Марина села рядом, положила руку мне на плечо. Мы молчали, но это молчание было теплым, поддерживающим. В такие моменты понимаешь, что иногда присутствие близкого человека важнее любых слов.
В половине четвертого мы поехали в клинику на МРТ. Процедура оказалась настоящим испытанием – лежать неподвижно в замкнутом пространстве, слушая (или, в моем случае, скорее чувствуя вибрацию) работу аппарата. Тридцать минут показались вечностью.
– Результаты будут готовы завтра утром, – сообщил техник, когда все закончилось.
Еще одна ночь неизвестности. Еще одна ночь страхов и предположений.
Вечером, лежа в постели, я думал о том, как быстро может измениться жизнь. Три дня назад я был обычным человеком с небольшими проблемами со слухом, которые успешно компенсировались аппаратами. Сегодня я лежу и ждет результатов МРТ, которые могут кардинально изменить всё.
Марина спала рядом, и я чувствовал тепло ее тела, слышал (или скорее ощущал) ритм ее дыхания. Что будет, если диагноз окажется серьезным? Сможет ли она справиться с этим? Захочет ли она остаться рядом с человеком, который может стать совсем глухим или еще хуже?
Эти мысли терзали меня до самого утра. Сон приходил урывками, полный кошмаров и тревожных снов. Я просыпался в холодном поту, прислушивался к тишине, которая становилась все более полной и пугающей.
Утром мы снова поехали к Елене Владимировне. В руках у нее была папка с результатами МРТ, и по ее лицу я не мог понять, хорошие новости или плохие она нам сообщит.
– Присаживайтесь, – сказала она, указывая на стулья.
Мы сели, и я почувствовал, как Марина взяла меня за руку. Ее ладонь была влажной от волнения.
– МРТ не показало структурных изменений, – начала врач, и я почувствовал, как с плеч сваливается огромный груз. – Никаких новообразований, воспалительных процессов или других патологий в области внутреннего уха и слуховых нервов.
– Значит, не опухоль? – переспросил я, чтобы убедиться, что правильно понял.
– Нет, не опухоль. Это хорошая новость.
– А плохая? – спросила Марина.
Елена Владимировна помолчала.
– Плохая новость в том, что мы не знаем причину вашего ухудшения. Иногда внезапная сенсоневральная тугоухость развивается без видимых причин. Это называется идиопатической формой.
– То есть вы не знаете, почему это произошло?
– К сожалению, нет. Но отсутствие структурных изменений означает, что у нас есть шансы на восстановление слуха при правильном лечении.
– Какие шансы?
– Сложно сказать точно. При лечении кортикостероидами в первые дни после начала заболевания восстановление происходит примерно в тридцати процентах случаев. Частичное восстановление – еще в тридцати.
Я быстро подсчитал: получается, что в сорока процентах случаев слух не восстанавливается вообще.
– А если лечение не поможет?
– Тогда мы будем рассматривать другие варианты. Более мощные слуховые аппараты, кохлеарную имплантацию. Современные технологии позволяют людям с тяжелой потерей слуха вести полноценную жизнь.
Кохлеарная имплантация. Я слышал об этом, но никогда не думал, что эта тема может коснуться меня лично.
– Сколько времени займет лечение?
– Курс преднизолона – две недели. Эффект, если он будет, станет заметен в первые дни. Параллельно мы проведем дополнительные процедуры – гипербарическую оксигенацию, физиотерапию.
Выходя из клиники, я чувствовал смесь облегчения и тревоги. Облегчения – потому что не опухоль. Тревоги – потому что неопределенность в чем-то хуже конкретного, даже страшного диагноза. Когда знаешь, с чем борешься, можешь составить план действий. А когда причина неизвестна, остается только ждать и надеяться.
