Грусть-Лабинск - страница 6

– Ну вот, пожалуйста, – сказал он себе, – дожился до галлюцинаций. Мало того, что зрение чёрно-белое, так теперь ещё и рояли какие-то со скрипками играют. Да ещё и вот это – надписи какие-то по любому поводу вижу!

Сказать-то он это сказал, только звука никакого из него не вышло. Ртом-то он пошевелил, но в результате лишь увидел очередную надпись.

– Да теперь ещё и немой! – закричал в ужасе Ступин, хотя и беззвучно.

Делать нечего. Пошёл на завод. Идёт, а идти по улице невозможно. Залает где-нибудь собака – у Ступина в глазах темнеет, и читает он перед глазами: «Гав-гав! – пролаяла где-то собака». Скажет что-нибудь прохожий – Ступин читает: «Прохожий что-то сказал, но Ступин не расслышал». Ступина и злоба, и ужас одновременно берут. Дошёл кое-как до завода. Заходит в каморку, а там сидят инженер со слесарем: глаза круглые, сами перепуганные, даже чай ещё не заварили.

Кое-как смогли объясниться друг с другом. Инженер со слесарем, как оказалось, пали жертвой тех же галлюцинаций, что и Ступин: тоже слышат рояли со скрипками; тоже онемели, звука не могут издать; тоже видят перед глазами надписи. Что хуже всего было для всех троих – так это надписи. Ну ведь просто невозможно разговаривать: один что-нибудь скажет, – у обоих темнеет в глазах, оба читают только что произнесённую фразу и ждут потом, когда она исчезнет. Она ведь вдобавок не исчезает сразу, а ещё висит какое-то время! Ну, это когда собеседников только двое, это ещё ладно, это полбеды. А когда их больше двух или кто-то болтает без умолку – это просто караул! Тогда и вовсе беспросветно в глазах темнеет; тогда только и делаешь, что надписи читаешь. Кое-как решили говорить строго по одному.

– Ну вот, – говорит инженер, – пожалуйста. Приплыли. Вот вам и немое кино.

– Видал я по молодости чертей несколько раз, не буду скрывать, – говорит опытный слесарь. – Но тогда хотя бы у чертей причина была: пил иногда как не в себя. А сейчас – что за хреновина? Не пью, а мерещится такое, что и на голову не натянешь.

– Это уже какой-то групповой психоз получается, – говорит Ступин. – Или групповой гипноз. Надеюсь, что последнее.

– Ну не знаю, – говорит инженер. – Ситуация, прямо скажем, бредовая. Может, и объяснение у неё должно быть каким-то бредовым. А гипноз кажется чем-то слишком разумным.

Дверь в каморку открылась. Все трое замолчали. Пришёл Семёнов. Начал что-то им рассказывать, а они ничего, кроме роялей и скрипок, не слышат. Семёнов рот открывает, а они только надписи с его словами читают и молчат. Рассказал он им что-то, поинтересовался их зрением, сказал, что они сидят, как будто пришибленные, и ушёл.

– Предлагаю сегодня не высовываться, – говорит инженер. – Сидим здесь и молчим. Посмотрим, что завтра будет.

Согласились. Повезло им: день оказался спокойным, ничего нигде не ломалось, производство проработало и без них. Заперлись они в каморке и просидели до вечера, а потом по домам разошлись.

Ночью Ступин сквозь сон услышал голос. Не удивившись как следует, проснулся и прислушался. Голос ему на ухо шепчет: «Поезд прибудет в полночь. Место номер …, у окошка. Поезд прибудет в полночь. Место номер …, у окошка». Ступин только плюнул от досады и снова уснул. Утром стало легче: рояли и скрипки замолчали, в глазах не темнело, надписи больше не появлялись. Остались только немота и чёрно-белое зрение. Ну и на том спасибо. Но всё же Ступин заметил новую особенность зрения: перед глазами время от времени проплывали сверху вниз какие-то пятна, полосы какие-то тянулись. Вышел Ступин на улицу: прохожие мечутся как ненормальные, дёргаются как-то; движения резкие, непредсказуемые почти что. Пришёл на завод. Инженер со слесарем сидят, на какой-то бумажке что-то пишут, друг другу передают. И тоже как-то дёргаются. Увидели Ступина – протягивают ему бумажку. Там написано: «Про поезд было?». Ступин кивнул. Потом на бумажке написал: «Зачем бумажка?». Инженер написал в ответ: «А как по-другому? Надписей больше нет». Ступин опять кивнул. Стали они через эту бумажку общаться. Пишут что-нибудь и передают потом другому. Стали обсуждать поезд.