Гуднайт, Америка, о! - страница 19



– А я Харрисона больше люблю, – усмехнулся Дмитрий Петрович, которого чаще называли Петрович или Таджик, он в свое время служил в Таджикистане и очень этим гордился. – Ну что, молодежь, бандитствуем? – Учимся, – бодро ответил Майкл.

– Бандитствовать? – прищурил глаз Таджик. – Ладно, учиться тоже полезно, но и жизнь пощупайте. Эх, Серёга, нам бы в их возрасте такие возможности…

– Петрович, а я вот не завидую им, как-то все стало через голову, не через сердце. А голова у человека злая.

– Не скажи.

В это время в комнату заглянул мастер:

– Миш, все поправили. Готово.

– Пап, мы тогда поедем.

– Вот, все у них на бегу. Пойдем провожу. – Отец и Дмитрий Петрович, который, скорее всего, просто решил размять ноги, вышли с парнями во внутренний двор таксопарка. Миша не так давно приобрел свою наимоднейшую тачку и очень ею гордился. Конечно, рядом с кораблем Дмитрия Петровича она смотрелась достаточно скромно, но Миша справедливо полагал, что в его возрасте у Дмитрия Петровича, наверное, был велосипед, и поэтому у него точно есть право на самодовольство.

«Авторитет» озвучил мысли юного казанского флибустьера:

– Неплохой аппарат. Серёга, вот если б в нашей юности такие, а!

– Да и слава богу, что не было. Зато мы мечтали. А сейчас, посмотри на них, восемнадцать лет, а у него уже вон чего под жопой. Пять лет пройдет, купит мерс, и всё. О чем мечтать? Плохо, когда все мечты в юности исполняются. Когда нечего хотеть, жить не хочется.

– Философ ты, Серёга. Я, кстати…

Вдруг Дмитрий Петрович завис, и вместе с ним остановилось, как показалось, все вокруг, включая время. Он смотрел на переднее колесо Мишиного болида. Смотрел внимательно. Миша, конечно, сразу все понял, но гнал от себя эту неприятную мысль подальше, однако она, очевидно, не хотела уходить.

Удивительно, как без слов происходило раскрытие мелкой кражи, которая легко могла перерасти в крупные проблемы. Ни один из четырех участников мизансцены не произнес ни слова, но все всё поняли. Дмитрий Петрович посмотрел на свои бывшие колеса, затем на Мишу, потом на Сергея Алексеевича. Тот сначала отвернулся в сторону, сжал челюсти и, справившись с гневом, зафиксировал многозначительно-молчаливый взгляд на сыне. Миша тоже ничего не говорил. Просто переводил взгляд с отца на его друга и назад. Мысли в голове стремительно сменяли друг друга. «А я говорил, что не надо винтить колеса, не узнав, чья машина», «Интересно, это его „девятина“ или жены, и вообще зачем ему такое ведро, если у него „мерин“ есть?», «Батя меня прямо тут похоронит», «Хотя Петрович раньше…»

– А я думал, вы чем-то серьезным занимаетесь, мудаки, – прервал тишину Сергей Алексеевич.

Миша не до конца понимал, имеет ли отец в виду учебу или более серьезные преступления, поэтому потупил взор. Да и, скажем честно, при всем уважении к отцу гораздо больше его сейчас волновали последствия со стороны Таджика. Лицо его не выражало особых эмоций, но в случае с такими людьми это ничего не значило. Миша вспомнил, на каких хлипких кирпичах оставили они машину, и боялся, что помимо потери колес с ней случилось еще что-то. Да и в целом вопрос скорее не в имущественном ущербе, а репутационном. Миша понимал, что Таджик – человек очень уважаемый в самом глубинном смысле этого слова, а он проявил такой акт неуважения, что мог попасть на очень серьезное искупление. По Казани уже ходила история о каких-то приезжих гопниках, которые ограбили недавно вышедшего «законника», возвращавшегося домой не таким уж поздним вечером. Причем жертва сообщила преступникам о своем статусе, но не была услышана. О последствиях болтали разное, но существовала версия об отрубленной кисти. Миша понимал, что его ситуация несколько отличается, на «девятке» все-таки не висело таблички с именем и званием, но никто не знал обстоятельств, в которых Дмитрий Петрович обнаружил свой автомобиль стоящим на кирпичах (да и стоящим ли). В смысле, кто еще был свидетелем унижения. А это имело значение. Разум человеческий, когда надо, выдает фантастическую скорость, все вышесказанное и еще многое другое Миша обдумал за пару секунд, прошедших между окончанием фразы про мудаков и началом высказывания Таджика.