Коля, Коля, начальник участка моделирования, пипец как расстроенный тем, что начальница 3D-отдела уволилась и укатила в Питер, коза такая. Моё увольнение взвалило на него всю мою работу, и он должен был думать обо мне весь рабочий день, каждый раз, когда он разбирал мои документы, он думал обо мне, он чисто статистически самый думающий обо мне, очень эмоционально. Боженьки, Коля, прости...»
Она сидела неподвижно, настолько глубоко уйдя в себя, что телом как будто окаменела, она ничего не чувствовала, даже не дышала. Потом поняла это и вдохнула медленно и глубоко, пытаясь вернуться к изначальному плану и вспомнить, что не так с министром.
«
Шифровку я переписывала перед тем, как встретиться с Фредди. Смотрела фотографии с бала, там великолепный господин министр мне вешал на уши лапшу о том, какой он наивный и доверчивый, и как мои слова на тему изящества его операции заставили его представлять наши зубные щётки в одном стаканчике.»
Иронично было то, что в данный момент их щётки таки стояли в одном стакане, аккурат через стену, две, одинаковой формы, но разного цвета — серая и красная.
«
С чего он решил, что мне нравится красный цвет? Ах, да — это ему он нравится, и поэтому он меня в него одевает, я же существую в этом мире исключительно для того, чтобы услаждать его взор, а моё мнение по любому поводу идёт лесом, меня не спрашивают.»
Память вернулась, на пол рухнули цыньянские портреты, лавиной, в её памяти их было гораздо больше, чем в реальности. Расфуфыренные цыньянские девственницы ухмылялись с портретов, показывали языки, кривляли рожицы и строили глазки, смеялись наигранными детскими голосами, как бы говоря: «мы подходящие, а ты — нет».
«
„Уж раз у человека лживый рот, не верь ему, когда он и не лжет“. Это тоже Алишер Навои сказал, великий поэт, он знал жизнь. Я, жалко, не знаю. Всё верю и верю, каждый раз как в первый, зря меня так назвали, дурацкое имя, наивное. Надо менять. Надо в Ридию. Артур сказал, там нормально менять имя, если ты меняешь жизнь.»
Она готова была вставать и идти, прямо в Ридию, пешком через горы, но в дверях стоял господин министр внешней политики этой страны, способный найти её хоть в горах, хоть в Ридии, хоть на дне морском, она не сомневалась. Он заметил, что она на него смотрит, и тоже поднял на неё глаза, иронично двинул бровями и спросил почти шёпотом:
— Хотите меня избить, убить, а потом найти в следующей жизни и убить ещё раз?
Вера поморщилась и ответила вполне уверенно, настолько сильно, что сама от себя не ожидала такой мощи и решительности:
— Если в следующей жизни вы меня узнаете, а я вас — нет, прогоните меня с порога, сразу. Я не хочу ещё раз вот это вот всё.
Он закрыл глаза с такой болью, что Вера ощутила её физически, даже задумалась, пытаясь понять, ей это чудится с непривычки или ему действительно больно. Он медленно глубоко вдохнул и сказал ещё тише, с ноткой мольбы, которая её всерьёз испугала:
— Вера, пожалуйста... Давай сегодня без вот этого вот всего? Хотя бы сегодня. Подари мне ночь перемирия, как на войне, знаешь? Чтобы... Ну, ты знаешь.
Она знала, для чего на войне перемирия.
Он молчал, она развернулась к нему, осмотрела его внимательнее, приходя к выводу, что это всё-таки физическая боль, где-то в груди.
