8.43.12 Перемирие, только сегодня
Она прочистила горло и попыталась сделать голос максимально деловым:
— Что-то случилось?
Он пожал плечами, отводя глаза, она повторила:
— Зачем вы пришли?
— Спать, Вера, — он посмотрел на неё с нервной улыбкой человека, который уже перешёл все грани усталости, поэтому его ничем не впечатлить, он готов к чему угодно. Посмотрел на кровать, на Веру, она остро ощутила своё голое тело под халатом, от этого стало некомфортно, министр как будто заметил и отвёл глаза, добавил с иронией: — Спать надо дома, я запомнил.
— И где у вас дом в данный момент?
— Там, где вы.
Её опять как будто волной ударило от этого, она посмотрела на него внимательно и прямо, ожидая продолжения, в котором будет шутка, или какой-то съезд с темы, подвох, попытка уязвить или обвинить. Он молчал и смотрел на неё прямо, без улыбки, без попыток прикинуться, что это было несерьёзно. Это было серьёзно, и это не было новостью, но всё равно вызывало волну горячей крови, которая приливала к лицу, шумела в ушах и очень плохо влияла на мозг, как Вера внезапно заподозрила. Она на него вообще не злилась. В этот конкретный момент, зная и понимая всё на свете, она не злилась, не обижалась, вообще ничего плохого не чувствовала.
«
Так кому же этот проклятый амулет вредит больше, а, святая Вера? Идиотка.»
Ей хотелось влепить себе пощёчину, чисто в терапевтических целях, для возвращения в сознание. Но рука не поднималась.
Министр опять посмотрел на кровать, на Верин халат, стал немного по-другому и сказал с долей шутки:
— Мне можно спать на кровати, или как обычно, на коврике меня положите? Я принёс коврик, он мягкий.
Вера собралась с силами и изобразила прохладный кивок, сразу же отвернувшись и делая вид, что ей срочно что-то нужно в телефоне. Министр вышел и вернулся с ковриком, стал расстилать его у кровати, не с той стороны, где стояли её туфли, а с противоположной. Вера открыла галерею и нашла шифровку, убедилась, что там действительно эта цитата, стала листать фотографии дальше, долистала до той, где министр стоял на балконе, следующей была та, которую Вера делала перед выходом, на фронтальную камеру. Вид немного сверху, плохой свет, но картина шедевральная — она обнимает министра за пояс, он мягко держит её за плечо, рубины на её гребне выглядят как капли крови, а она сама выглядит как воплощение уверенности в себе, как будто сейчас откроет эту дверь с ноги и ворвётся туда с полным правом на что угодно, потому что может, и никто не посмеет её остановить, а кто попытается, тому хана. Она смотрела в камеру, а министр смотрел на неё, тогда она этого не замечала. Он не знал, что такое селфи, и фотографироваться не умел, он просто сделал как она сказала, потому что она так сказала. В его взгляде уверенности не было, вообще.
Она вспоминала тот выход, как ему не открыли дверь, и он открыл её сам, а потом они шли по длинной дорожке к трону, и она смотрела на него как на спустившегося на грешную землю жителя Олимпа, который почему-то решил прогуляться с ней под руку именно сегодня, кто их поймёт, небожителей, почему именно. А сейчас смотрела на эту фотографию и думала — это не она шла за ним, это он шёл за ней. Он этого не планировал, её должен был вести другой человек, но что-то пошло не так.
