Зоряна опустилась на колени перед чашей и склонилась над ней. И начала петь.
Это была не песня. И не молитва. Это был тихий, монотонный, гортанный речитатив на языке, которого Ратибор никогда не слышал. В нем не было человеческих слов. Это был каскад шипящих, щелкающих, вибрирующих звуков, похожих на скрежет камней в глубоком овраге или на беззвучное движение змеи по сухому песку. Этот звук не ласкал слух, он вибрировал в костях, от него волосы на руках вставали дыбом. Комната наполнилась тенями, которые плясали и корчились в дыму, извиваясь, как повешенные.
Вода в чаше перестала быть просто водой. Она помутнела, загустела, а потом стала черной, как смола, как беззвездное ночное небо. Она превратилась в маслянистое, блестящее око, глядящее из другого мира.
– Я вижу… – прошептала Зоряна, и ее голос стал глухим, далеким, словно шел из-под земли. Ее зрачки расширились, поглотив радужку. – Не дом… не лицо… Осколки… Осколки грядущего… Вижу… детскую игрушку, маленького деревянного коня с облезшей гривой… Он качается на полу… потом падает… Вижу смех… звонкий, детский смех… он обрывается… захлебывается… превращается в тонкий, испуганный плач…
Ее тело напряглось.
– Слышу звон… тонкий, пронзительный серебряный звон… колокольчик… на шее козы… звенит-звенит… а потом – тишина. Резкая, как удар топора. Пахнет… парным молоком, теплым, живым… и… и гнилью… Гнилым, прокисшим, разлагающимся молоком! Запах жизни, превращающейся в смерть!
Она резко, сдавленно вскрикнула и отпрянула от чаши так, словно та обожгла ее. Она упала на спину, судорожно хватая ртом воздух, ее глаза были расширены от невыразимого ужаса. Вода в чаше снова стала прозрачной, и на ее дне лежали лишь два бурых сгустка запекшейся крови. Зоряна смотрела в потолок, но видела не его. Что-то, что смотрело на нее из чаши, оставило свой отпечаток на ее душе.
– Следующей будет невинность, – выдохнула она, переводя безумный взгляд на Ратибора. Ее голос дрожал от пережитого кошмара. – Они устали от купцов и солдат. Они хотят чего-то чистого. Чего-то, что кричит громче, когда его ломают. Они придут за ребенком.
Она села, обхватив себя руками, все еще дрожа.
– Они придут за ребенком. И его хранителем-духом. И это произойдет там, где пахнет парным молоком и звенит серебряный колокольчик.
Глава 16: Ночь Серебряного Колокольчика
Пророчество Зоряны стало для них раскаленным клеймом. Молоко, ребенок, серебряный колокольчик. Эти простые, обыденные образы превратились в символы надвигающегося кошмара. Киев, до этого бывший просто городом, стал для них лабиринтом, где за каждым забором мог звенеть тот самый колокольчик и пахнуть парным молоком.
Расследование превратилось в лихорадочную, отчаянную гонку. Дни слились с ночами. Ратибор вытряс всю душу из своей сети осведомителей – нищих, портовых шлюх, мелких воришек, – заставляя их слушать, смотреть, запоминать. Всеслав, отбросив всякую тонкость, как бесполезную шелуху, просто ходил по задворкам Подола. Огромный, мрачный, как грозовая туча, он заглядывал через заборы, пугая баб и вызывая лай собак. Его могучая фигура внушала страх, но именно страх сейчас и был нужен – он развязывал языки. Зоряна же почти не спала, сидя в их подвале-убежище, и пыталась уловить в ментальном шуме города ту самую, нужную ноту ужаса.
Два дня поиски не давали ничего. Десятки дворов с козами, сотни детей, несколько колокольчиков, но все не то. Чутье Зоряны молчало. Отчаяние начало затапливать их, как холодная болотная вода. Они ищут иголку в стоге сена, который вот-вот подожгут.
