Имя само всплыло в его памяти. Не как мысль. Как шепот из глубин его собственной крови, как эхо детских страхов. Имя, которое его бабка, старая ведунья, запрещала произносить после заката. Имя, которое она шептала в обережных заговорах как синоним всего дурного, всей порчи и всей тьмы, что таится за гранью мира живых. Имя, что означало лишь холод, распад и вечную ночь.
Чернобог.
Ледяная игла, острая и холодная, как зимняя звезда, пронзила его от затылка до самого копчика. Это был не страх загнанного зверя. Это было жуткое, кристальное узнавание. Осознание масштаба. Одно дело – драться с людьми за землю, золото или славу. Другое дело – стоять на краю поляны, где кто-то рядом с твоим домом приносит жертвы изначальной, первородной тьме.
Тот, кто вырезал эту руну, не просто убил жалкого бобыля и безвредного духа.
Он открыл дверь.
И теперь в эту дверь из мира теней дуло ледяным, трупным сквозняком.
Ратибор выпрямился, и его лицо превратилось в гранитную маску. Усталость исчезла, сменившись стальной, холодной решимостью.
– Тела не трогать, – его голос прозвучал ровно и глухо, без единой эмоции, но от этого еще страшнее. Молодые дружинники вздрогнули. – Собрать сухой хворост. Сжечь всю эту поляну вместе с ними. Дотла. Чтобы ни волоска, ни щепки, ни капли гнили не осталось. Землю потом перекопать и засыпать солью.
Он резко повернулся и, не оглядываясь, зашагал обратно к лошадям, оставляя позади перепуганных отроков, гудящих мух и два высушенных трупа. Он уходил от мертвой топи, но уносил с собой кое-что похуже. Жуткий, оскверненный знак. Теперь он был не просто вырезан на дереве. Он был выжжен клеймом на внутренней стороне его черепа.
Глава 4: Разговор в тереме
В большой гриднице князя Ярополка пахло ложью.
Запах этот был густым и многослойным, тщательно замаскированным под тяжелые, плотные ароматы цивилизации. Он прятался в жирном дыму от жарящихся на вертелах кабаньих туш, тонул в пряном духе греческого вина, пролитого на резные дубовые столы, и растворялся в медовой сладости свечей из чистого воска, что оплывали в кованых светильниках. Десятки гридней и бояр, закованные в меха и золото, шумели, пили из серебряных кубков, громогласно хвалились силой, добычей и тем, как ловко они обманули купца-варяга. Но под этим натужным, показным весельем, как гниль под яркой, налитой кожурой яблока, жило едкое, кислое напряжение.
Ратибор вошел в этот гул как клинок в теплую плоть. Смрад болота и смерти, въевшийся в его кожаную броню и шерстяной плащ, не растворился – он создал вокруг него зону отчуждения. Мухи, лениво кружившие над столами, казалось, облетали его стороной. Ближайшие бояре инстинктивно отодвинулись, их ноздри брезгливо дрогнули. Он был чужеродным элементом, куском сырой, грязной реальности, вторгшимся в мир иллюзий.
Он остановился перед княжеским столом, игнорируя всех, кроме одного человека. Ярополк, молодой правитель с красивым, но вечно напряженным лицом и бегающими глазами, оторвался от кубка. Он слушал Ратибора, и его тонкие пальцы непрестанно теребили тяжелый золотой перстень с алым карбункулом, словно пытаясь выдавить из него спокойствие.
– Тела высушены, княже, – доложил Ратибор. Его голос был ровным и лишенным эмоций, и от этого казался еще более зловещим в общем гомоне. – Словно осенние листья, с которых сошла вся жизнь. Человек и болотник, оба. Земля под ними мертва на пять шагов вкруги. Черный, сухой пепел.
