В гриднице стало ощутимо тише. Кто-то замер с куском мяса на полпути ко рту. Прекратился грубый смех у дальнего очага. Скрипнула отодвигаемая лавка. Теперь все смотрели на них.
– На дереве был знак, – продолжил Ратибор, роняя слова, как камни в колодец.
Ярополк поднял на него глаза. На мгновение в них исчезла княжеская спесь и мелькнула тень того же первобытного, липкого ужаса, что и у трясущегося старосты из Гнилой Топи.
– Какой знак?
Ратибор сделал паузу, позволив тишине сгуститься до предела.
– Печать Чернобога.
Имя упало в тишину, и воздух в гриднице, казалось, похолодел на несколько градусов. Пламя свечей дрогнуло и пригнулось, будто от ледяного сквозняка. Наступила мертвая, звенящая тишина. Даже самые пьяные и буйные воины замерли, их лица стали серьезными и бледными. Это имя знали все. И все его боялись.
Придворный волхв, тщедушный старик с жидкой, седой бороденкой и хитрыми глазками, вытер потный лоб.
– Это могут быть лишь проделки мелкой нечисти, княже, что балуется со старыми знаками… – пролепетал он, пытаясь вернуть миру привычные, безопасные очертания.
– Мелкая нечисть ворует кур и пугает баб у колодца, – оборвал его Ратибор, не повышая голоса, но каждое слово ударило, как молот по наковальне. – Она не пьет жизнь из земли досуха и не убивает её духов-хранителей. Это был обряд, волхв. Высокий обряд. И тот, кто его провел, – не мелкая сошка.
Ярополк резко поднял руку, пресекая дальнейшие споры.
– Все вон.
Гридница опустела за минуту. Когда тяжелая дубовая дверь затворилась, отсекая их от мира, Ярополк перестал быть князем. Он стал загнанным зверем. Он вскочил и подошел к Ратибору вплотную. Его голос превратился в тихий, ядовитый шепот.
– Меня не волнуют твои бабкины сказки про Чернобога, воевода. Меня волнует одно. Если эти слухи поползут по Киеву, если торговки на Подоле и мужики в слободах начнут шептаться о человеческих жертвах и темных богах, они скажут, что я слаб. Скажут, что новые боги, которым молится моя бабка Ольга, бессильны, а старые гневаются. Что я не могу защитить даже землю под стенами града. И мои любезные братья, Олег в своих древлянских лесах и новгородский выродок Владимир, только этого и ждут. Они натравят на меня псов, крича, что я не удержал Русь, которую собрал мой отец.
Он впился взглядом в Ратибора, и в его глазах горел холодный, расчетливый огонь.
– Ты мой лучший ищейка. И самый безжалостный ублюдок, что служит мне. Поэтому слушай меня. Найди их. Мне плевать, люди это или твари, о которых ты шепчешь. Мне плевать, кому они молятся. Вырви их с корнем. Сожги. Закопай так глубоко, чтобы их кости истлели прежде, чем кто-то узнает их имена. Сделай так, чтобы этого никогда не было.
Он положил руку на плечо Ратибора, и его пальцы впились, как когти.
– Тебе даны все полномочия. Ты можешь брать людей, деньги, отдавать приказы от моего имени. Но знай, Ратибор. Я не Святослав. Мой отец мог простить доблестному воину неудачу в бою. Я – нет. У меня нет на это права. Если ты провалишься – твоя голова слетит первой.
