– Не в милиции,– еле слышно пролепетала Юля, хлопнув ресничками,– а с чего у тебя возникло такое подозрение?
– Ну, не знаю, как бы это сказать. Ты– вроде не дура, а вроде– дура. Хочешь банан?
Потрясённая объяснением, Кременцова проигнорировала вопрос. Через два часа, которые девушки провели в молчании, потому что одна спала, а другая красилась и читала, привезли завтрак. Он состоял из овсяной каши, сосисок, какой-то жидкости, не имевшей запаха кофе, однако названной именно этим словом, и двух кусочков белого хлеба с маслом. Анька проглотила все это без зверского аппетита, но с ровной рожей, а Кременцова кривилась так, как будто жрала стеклянную крошку.
– Ну, и дерьмо,– буркнула она, кое-как доев и рыгнув.
– Ты лучше готовишь?– спросила Анька, взяв у неё тарелку, ложку и кружку, чтоб вымыть их.
– Я картошку варю, яичницу жарю!
– Одна живёшь?
– Да, одна. А ты?
– А я– когда как.
Перемыв посуду, Анька начала чистить зубы. Вдруг явился Илюха с двумя шприцами.
– Девочки, попы!
Он был чем-то взволнован. Анька, стоявшая с зубной щеткой во рту у раковины, опять задрала халатик, а Юля легла ничком и спустила трусики. Обе были крайне удивлены приходом Илюхи. Обычно, по словам Аньки, все ходили к нему. Делая укол Аньке, напружинившей попу, он произнёс:
– Расслабься, больно не будет.
Юле, которая также вся напряглась и зубами стиснула палец, сказал вполголоса:
– Извините, Юлия Александровна. Я не знал, что вы– из прокуратуры. Мне только что сообщили.
– Да ничего,– ответила Кременцова, забыв про страх перед болью. Боли и не было– игла будто лишь прикоснулась к коже. Вводя, Илюха продолжил:
– Если вам вдруг что-нибудь понадобится: укольчик с морфием, клизма– мало ли что, всё может случиться– вы только свистните мне, я– мигом!
– Договорились.
Юля грызла кулак, чтоб не рассмеяться.
– Ты каждые два часа будешь приходить?
– Нет. Сегодня я еще один раз зайду к вам– перед обедом, а завтра у меня выходной.
С этими словами Илюха выдернул шприц.
– Всё, барышни. Отдыхайте.
К двери он шёл совсем уж по-идиотски– буквально пятился, улыбаясь. Тихо и плотно прикрыл её за собою. Кременцова и Анька громко смеялись, одна– валяясь со спущенными трусами, другая– сидя за столиком и закалывая свои волнистые волосы.
– Так значит, ты из прокуратуры?– спросила Анька, выпив стакан воды, чтоб прогнать икоту.
– Я не хотела, чтоб здесь об этом узнали. Но Карнаухова– это моя начальница– позвонила и подняла какой-то ненужный шухер.
– Как так– ненужный? Очень даже полезный. Без него ты бы уже после пяти уколов сесть не смогла, да и всякой дрянью тебя бы пичкали. Ну а так, глядишь, быстро вылечат. И не больно.
– Да чем тут вылечат? Клизмой?– с внезапной злобой крикнула Кременцова, перевернувшись. Анька, сидевшая перед зеркалом, поглядела на отражение собеседницы.
– Что с тобой?
– Ничего!Ты говоришь– вылечат! А хоть знаешь, что у меня?
– Я знаю, что вылечат. Как же могут не вылечить? У тебя ведь нет диабета.
Кременцова молчала. Приступ депрессии навалился на неё страшной, всеподавляющей тяжестью. Непонятно было, чего он так долго ждал. Весь вчерашний день пронёсся перед глазами, как многократно ускоренный цветной фильм. Из глаз закапали слёзы– слёзы тоски, стыда и бессильной злобы. Она отчётливо поняла: Хусаинов мертв. Безусловно, мертв. Иначе и быть не может. Иначе к ней бы уже давно кто-нибудь пришёл.
Анька, видимо, не была любительницей лезть в душу без стука и утешать без спроса. Она следила за Кременцовой, пересев на кровать. Следила не отрываясь.
