– А для чего Маринка ночью пошла в тот дом?– удивилась Юля.
– Так днём Маринка и Петька следили за этой женщиной, потому что та на её, Маринкиных, глазах превратилась в женщину из собаки. Я тебе просто передаю, что слышала.
– Ясно, дальше.
– Во время слежки Петька каким-то образом засветился. Рыжая тётка подозвала его, приласкала и повела в чёртов дом. А ночью Маринка, лёжа в постели, услышала Петькин крик: «Маринка, Маринка!» Она вскочила и побежала Петьку спасать. Понятия не имею, что она там, в том доме увидела, кроме этой иконы. Когда я стала её пытать об этом– упёрлась. Но вряд ли там Петька был. Потому что утром его нашли за три километра от того дома, в поле, уже остывшего.
– А с иконой-то вы что сделали?
– Понесли её в поле, чтоб там спалить. Бутылку бензина взяли с собой и спички. Было уже темно. Положили мы эту бабу– в смысле, икону– на большой камень, вынула я из бутылки пробку, и тут вдруг-крик! Да такой, что я и Маринка буквально сели на жопу. Потом вскочили, и– понеслись. Надо было видеть, как мы бежали! В деревне только остановились. На другой день у меня внезапно открылись ранки от гребешка, хотя с того дня, как я им поранилась, год прошел. И весь этот год нога была невредимая. Тем не менее, я пошла потом с Маринкой взглянуть, лежит ли икона там, где мы её бросили. Оказалось, что не лежит. Исчезла бесследно.
– А кто кричал-то? Ты видела?
– Нет, не видела. Но могу сказать точно, что крик раздался у нас под носом. Со всех сторон на два километра был ровный, скошенный луг. У тебя, случайно, руку не щипет?
– Нет,– встревожилась Кременцова,– а что такое?
– Медленно стало капать. Рядом с твоей рукой– регулятор. Подрегулируй, а то до вечера пролежишь.
Ускорив поток раствора, Кременцова спросила:
– А где Маринка сейчас? Что с ней?
– Понятия не имею. Я ведь не видела её с того лета.
– А ты фамилию ее знаешь?
– Знаю, Лазуткина. Лазуткина Марина Сергеевна. Родилась пятнадцатого апреля шестьдесят девятого года.
– А где, где, где родилась?– встрепенулась Юля. Анька задумалась.
– Если я ничего не путаю, в Люберцах. Ну, по крайней мере, жила она тогда в Люберцах.
– Ага, ясно. А ты не знаешь, где здесь находится телефон?
– На лестнице, на втором. Но тебе, я думаю, разрешат позвонить и из ординаторской.
Кременцова мысленно согласилась с этим предположением.
– Я не удивлюсь, если ты найдешь её в психбольнице,– продолжила, с полминуты помолчав, Анька,– она конкретно рехнутая была.
– Зачем же ты согласилась жечь с ней икону?
– А ты бы в пятнадцать лет отказалась , если б тебе предложили что-нибудь сжечь?
Юля не успела ответить, так как вошла Елена Иосифовна– без маски. Лицо у неё оказалось весьма приятным. Подойдя к Кременцовой, Она потрогала ее лоб, пощупала пульс, затем сообщила:
– Юля, звонила ваша начальница. Она меня попросила обследовать вас как можно более тщательно, вы не против?
– Нет, я не против,– пробормотала Юля. В душе она была сильно против, но не смогла на сколько-нибудь вменяемом уровне сформулировать возражение.
– Хорошо. Тогда воздержитесь в час от обеда, а к трем часам спуститесь с историей на второй этаж, в шестнадцатый кабинет. Там вам проведут УЗИ почек и брюшной полости. После этого пообедаете. Историю вам принесёт Илюша. Договорились?
– Договорились.
– Отлично. Анечка, всё в порядке?
– Да, всё в порядке.
Пощупав пульс второй пациентки, врач взглянула на капельницы.
