– Пал Палыч, а кто принес это объявление? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более буднично.
– Да бабка какая-то, – не отрываясь от кроссворда, буркнул редактор. – Вся в слезах. Говорит, Жучка для них как член семьи была. Знаешь, «собака – друг человека», и все такое. Пять букв, «божество древних славян, покровитель скота»?
Максим не слушал. Он смотрел на два листка, лежащие перед ним на столе – объявление о пропаже кота и объявление о пропаже собаки. И на каждом – этот странный, искаженный рисунок. Словно кто-то ставил свою мрачную метку на этих маленьких трагедиях.
– Велес, – машинально ответил он на вопрос Пал Палыча. – Спасибо, я возьму.
Он вернулся на свое рабочее место, но мысли об асфальте окончательно улетучились. Он открыл новый файл на компьютере и назвал его «Странные рисунки». Затем достал старую карту Зареченска, которую держал для «криминальных» выездов, и отметил на ней красным карандашом два адреса, указанных в объявлениях. Улица Комсомольская, где пропал кот, и переулок Строителей, откуда исчезла Жучка. Они были не так уж далеко друг от друга, в старой части города.
Максим почувствовал, как внутри него просыпается тот самый журналистский зуд, который он так давно не испытывал. Это было не про асфальт и не про детские конкурсы. Это было что-то… настоящее. Что-то, что требовало расследования. Пусть даже это расследование касалось всего лишь пропавших животных и чьих-то странных, жутких рисунков. Пока что.
3.
Следующий школьный день для Стаса начался с предчувствия беды, такого же липкого и неприятного, как вчерашний сон. Он старался быть еще незаметнее, чем обычно, двигался по коридорам, как тень, стараясь не встречаться взглядом ни с Оксаной, ни с ее свитой. Карикатура, которую он так яростно рисовал позавчера, лежала в его рюкзаке, засунутая между учебником по истории и толстым альбомом. Он хотел ее выбросить, сжечь, но что-то его останавливало – то ли остаточное чувство злобного удовлетворения, то ли какой-то иррациональный страх, что, уничтожив рисунок, он выпустит на свободу что-то еще худшее.
Беда пришла на уроке литературы, когда МарьИванна, женщина с перманентной завивкой и голосом, способным разбудить мертвого, велела всем достать тетради для сочинения на тему «Образ маленького человека в русской классике». Стас полез в рюкзак, и в этот момент лямка его старого, видавшего виды мешка не выдержала и с треском оторвалась. Содержимое рюкзака – учебники, тетради, пенал и, конечно, его драгоценные альбомы – с грохотом посыпалось на пол, раскатываясь во все стороны.
– Прилукин! – взвизгнула МарьИванна. – Ну что за неряшливость! Вечно у тебя все из рук валится!
Стас, красный как рак, бросился собирать свои вещи под хихиканье одноклассников. И тут, как в замедленной съемке, он увидел, как один из листов, тот самый, с карикатурой на Оксану, скользнул по гладкому полу и остановился прямо у ног Семибратова, сидевшего за соседней партой.
Петр, лениво наблюдавший за его метаниями, нагнулся, поднял лист. Секунду он тупо смотрел на рисунок, его широкое лицо не выражало ничего, кроме обычного бычьего недоумения. Потом до него дошло. Уголки его губ медленно поползли вверх, обнажая крупные, желтоватые зубы.
– Опаньки, – протянул он, поворачиваясь к Оксане. – Ксюх, а посмотри-ка, что наш Пикассо наваял! Это, я так понимаю, твой портрет в его этом… авангардном стиле.
