Hope for love - страница 25

Я не менялся. В отличие от Матвея. Вот он, кажется, жил по-настоящему. Мчался по этой жизни без тормозов: то в заброшенной больнице с ребятами, то на крыше дома под закат, то спорил о музыке, то рассказывал, как ему нравится какая-то девчонка – Софи, если не ошибаюсь. Удивился тогда: у него обычно всё проще. А она, как мне показалось по его описанию… совсем другая. Глубже. Тише. Не его уровня. Зато – живая.

А я?

Каждый день просыпаюсь и чувствую, как будто во мне всё запаяно. Глухо, ровно, по чертежу. Проект. Я и есть проект. Сын продюсера. Перспективный. Воспитанный. Безупречный. Ты не можешь подвести отца – будто это записано где-то в семейном уставе, под пунктом номер один.

Я окинул взглядом свою комнату. Всё вылизано до блеска. Теплый жёлтый оттенок стен, который когда-то казался уютным, теперь давил, будто медленно обволакивал и душил. Большая кровать с идеально заправленным бельём. Огромная гардеробная с десятками рубашек, костюмов, обуви по цветам. Ванная комната с мрамором и подсветкой. Плазма на полстены, в углу – аудиосистема последнего поколения. Всё светлое, стерильное. Всё – как в рекламе. Только не моё. Не про меня. Жизнь, в которой я просто актёр с идеально поставленной ролью.

Вышел на кухню. Первое, что почувствовал – тёплый, пряный запах плова. Мама снова приготовила что-то особенное, как в детстве. Она сидела у окна, поджав ноги, в мягком домашнем свитере, с книгой в руках. Очередная по психологии – она читала их всегда, будто пыталась понять людей чуть глубже, чем они позволяют.

Её пшеничные волосы, обычно мягкими волнами лежащие на плечах, сегодня были идеально прямыми. Видимо, выпрямила. Ловила каждый солнечный луч, который прорывался через шторы, и её глаза – зелёные, яркие, как весенние листья – становились почти светящимися. В свои 39 она выглядела моложе многих моих знакомых девушек. Даже не внешне – изнутри светилась.

Она подняла взгляд, улыбнулась. Тепло, спокойно.

– Доброе утро, малыш.

– Утро, мам, – отозвался я, проходя мимо.

Она знала, что я не люблю, когда меня так называют. Но иногда всё равно говорила – по привычке. Как будто хотела напомнить, что я всё ещё её сын, не только "результат усилий отца".

Отец сидел за столом с документами. На нём безупречно сидел серый костюм, рубашка без единой складки. Он пил крепкий чёрный кофе и параллельно что-то подписывал, бегло просматривая бумаги. Всё чётко, ритмично, деловито. Он мог бы быть стеной. Или сейфом. Надёжный, закрытый. Каждый завтрак у нас был, как утренний ритуал без слов.

– Доброе утро, – сказал он, не отрывая взгляда от папки.

– Утро, – коротко ответил я, садясь за стол.

Мама поставила передо мной тарелку с пловом и чашку свежего чая. Я взял ложку, начал есть, чувствуя, как горячее рисовое тепло заполняет желудок, но не душу. Там по-прежнему было пусто. Мы ели в молчании. Слышался только шелест страниц книги, звук пера по бумаге, и лёгкое тикание часов на стене.

Я не знал, как говорить с ними. Не знал, как говорить о себе. В этом доме всё было слишком… аккуратно. Слишком правильно. И слишком одиноко.

Тишина угнетала. Не та, что умиротворяет. А та, в которой тонешь, как в вате – плотной, душной, липкой. В этой кухне, с идеально сервированным столом, с ароматом свежего плова, с молчащими родителями напротив – я как будто был с семьей. Но и одновременно будто без неё. Как наблюдатель за витриной: вот, смотри, идеальная картина, но ты в неё не входишь. Не принадлежишь.