Но я даже спиной чувствовала его полный ненависти взгляд. И не только его.
А уже у самого церковного крыльца я увидела Мэрион Маруани, чьи губы тоже что-то гневно шептали.
– Думай о своем муже и о том, что скоро вы будете в Париже при дворе короля, – услышала я спокойный голос отца и заставила себя улыбнуться.
Он думал, что этим подбадривает меня, но стоило мне только вспомнить о де Валенсо, как я вспоминала и о том, что этой ночью мне впервые предстоит лечь к нему в постель, и меня пробирала дрожь. Я уже была достаточно наслышана о том, что близость с мужчиной не сулит женщине ничего хорошего – только стыд и боль. Возможно, если бы речь шла о браке с любимым мужчиной, я отнеслась бы к этому по-другому.
Но отступать было поздно, и я, пусть и с плохо дающейся мне, но улыбкой, опираясь на руку отца, вошла в церковь, где перед алтарем меня уже ждал граф де Валенсо. Его сиятельство выглядел превосходно – я бы не удивилась, если бы узнала, что его наряд стол больше, нежели значительная часть его имения. Не на это ли тратил он все доходы от поместья?
Я положила свою руку на руку графа, и церемония началась. Священник прекрасно знал об отношении ко мне большинства прихожан и в своей речи постарался достучаться до каждого сердца. Правда, боюсь, что даже этого оказалось недостаточно для того, чтобы наши соседи снова воспылали ко мне любовью.
Наконец, граф надел мне на руку кольцо, и я услышала, как отец Бенедикт разрешил жениху поцеловать невесту.
Я не раз присутствовала на венчаниях и знала, чем завершается церемония, но всё равно оказалась к этому не готова. И когда сухие губы де Валенсо прикоснулись к моим, я вздрогнула и едва не отшатнулась. Впрочем, не думаю, что он ожидал чего-то другого.
Первым нас поздравил папенька, и это было едва ли не единственное искреннее пожелание, прозвучавшее в этот день. Потом к нам подошли Эмма и Генриетта, а затем – и другие прихожане. Я кивала, улыбалась и снова кивала, надеясь, что никто хотя бы не решится сказать в наш адрес что-то обидное вслух. Наверно, это мог бы сделать барон Маруани, но он еще не поднялся с постели.
А когда мы вышли из церкви, в стоявшей на церковном дворе толпе я уже не увидела ни его сестры Мэрион, ни месье Турнье.
Я обнялась с отцом, сестрой и мачехой и, опершись на протянутую руку графа, поднялась в его карету. Я не хотела плакать, но слёзы сами полились из глаз. С этой минуты мое положение становилось другим – уже не только дочь и сестра, но и жена, и мать. Другие обязанности, другая ответственность, и это новое не только волновало, но и пугало меня.
– Нам не помешает хорошенько подкрепиться, – заявил граф, когда карета выехала на дорогу. – И вы слишком бледны, дорогая Альмира. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?
– Да, благодарю вас, ваше сиятельство, – пролепетала я.
Он хмыкнул:
– К чему такие церемонии между супругами? Когда мы вдвоем, вы можете называть меня Эмилем.
Но я была уверена, что еще долго не смогу заставить себя назвать его по имени.
– Неужели, вам необходимо ехать в столицу прямо завтра? – спросила я лишь для того, чтобы поддержать разговор.
– Да, – без тени сомнения ответил граф. – Мне необходимо вернуться ко двору как можно скорее. А вам надлежит быть представленной его величеству.
Я посмотрела на него почти с ужасом. Мне представят самому королю? До этого момента я полагала, что он отправится в столицу один, оставив нас с Кэтрин здесь, в Провансе.
