Иль наградил какой чудак?
Одним словом, ему поддали,
Рванул он в синие дали.
Подумали, но не догнали,
А кулаками мы его ласкали.
Уж мы ему такое дали,
Он так нажал на педали,
Но всё же успели –
Раз ещё по шее дали.
Такую речь она же льву вела
И чуть с ума его там не свела.
И продолжала об осле слова,
Хоть другое хотела тут же его голова.
– …Пришлось его ещё раз бить,
Раз захотел он больно честным слыть…
Хотел он слишком честным стать,
Не гнёт он спину – гордая там стать,
Не стал он воровать, слушать стал мать,
Стал честности поклоны отдавать.
И честность, как дитя, на руках качал,
И во сне он: «Все воры!» – так кричал.
И вновь решили тут за это проучить,
За то, что честность он хотел чинить.
Такого не бывало в нашем краю,
И нет таких же даже там в раю.
Хоть там не был, но знаю,
И всем я в уши так втыкаю.
Я иногда ведь тоже в облаках витаю…
Она бы дальше всё ещё там пела,
В словах блистательных льву надоела.
– Когда ответишь на вопрос –
И если-то он умом же молокосос? -
Он обратился к лисовину.
Но тот речь толкал тут, как дрезину.
Она тут славно покатилась,
В кульки ушей льву ввалилась.
– Ты властелин мой, о том всё знай:
Грыз осёл концы – и уродился урожай.
И кисти винограда– вес по пуду,
Не вру – пусть гадом буду!
Пусть крестит тут меня хоть чёрт
Иль бог его к стене припрёт.
Пусть же сожжёт меня хоть сатана,
Но чарку правды выпью тут до дна.
Ведь говорится, глупому Ванюшке –
Ему везде колдобины и каменюшки.
Вновь стали тут его так бить –
Уму и разуму учить.
Скажу, что били мы его не зря –
Спасла его вновь урожайная заря.
И лишь одна на нём вина –
Там утопились многие в реке вина.
А памятник ослу за урожай стоит,
Жаль, что я не пиит.
Смотри – у памятника ножка,
От зависти не умер чуть немножко.
Какие тут глаза – большие сливы!
Они так нежно терпеливы.
Он может хоть работать, хоть бечь.
Ребёнок вызывает матери так умиление,
Иль вид – великих тут поэтов вдохновение…
Тут лев прервал его там речь,
Кивком на памятник он показал
И речь тут продолжал:
– Не может умное там влезть в голову ослу.
Не может то прийти мне самому!
То божие небес решение,
То посоветовало его же окружение.
Но так как я тут – помазанник божий, –
И мысли те в мою так голову все вхожи.
И телепатией я обладаю,
И мысли те в другие головы я направляю.
И памятник тем заработал я,
И в голове его работала там мысль моя.
И с постамента так осла убрать –
Пусть на нём стоит моя там стать!
– Они его ведь прежде сильно били, –
Заметил тут один из свиты так тревожно.
– А вы меня когда-нибудь любили?
За памятник меня побить тут можно…
И в жизни ведь всегда же так:
И если ты начальник – я дурак;
А я начальник – ты дурак.
Начальнику тут гений является ведь так.
ПРОЗОРЛИВОСТЬ ВОРА
Пробегает раз сторожевая тут собака
Мимо обезьяны-вора.
У неё была жизнь – бяка,
Понимал он: красть пора.
Он ей камень вслед – как в смех,
Чтоб её там напугать
Хлопает в ладоши он – какой успех!
При виде её там начинает дрожать.
И спросила раз собака обезьяну:
– Почему не бросишь мясо, хлеб?
– В преступлении не быть изъяну.
Тут меня учить ты молод, а я сед,
Хоть и выгляжу моложе на много лет.
Дело я своё так хорошо ведь знаю,
Не хлеб, не мясо – камни я кидаю.
Вот пойду к тебе я воровать –
Тут поймают враз меня.
Я ведь тут по жизни тать
И ворую и средь ночи, дня.
А судья – известный он в судах же дока,
Участь он решит так сразу,
Приговор он не отложит так далёко,
И решит не с кондачка и глазу.
Ты открой тут Кодекс – много там статей.
