Она прижимала сына к груди, и сердце её билось в такт с его маленьким сердцем, словно две струны комуза, настроенные на один лад. Имя, данное Бирназар бием, звучало в её душе подобно древней песне, в которой слышались и топот коней, и свет луны, и шёпот ветра в ночных горах. Она знала – так знает мать сокровенные тайны своего ребёнка – что это имя станет не просто словом, а судьбой, не просто названием, а предназначением.
Бирназар бий стоял над ребёнком как скала над горным потоком – такой же могучий и значительный. Его прикосновение ко лбу младенца было лёгким, как прикосновение пера беркута, но в нём таилась сила благословения, идущая из глубины веков. Может быть, в этот момент он видел то, что было скрыто от других – будущее, что ждало этого ребёнка, пути, которые ему предстояло пройти, дела, которые ему суждено было совершить.
Когда он вышел из юрты, его фигура на мгновение заслонила свет, льющийся через тундук, и этот момент тоже был знаком – так закрывает солнце своё лицо перед важными событиями. В юрте осталось что-то неуловимое – то ли отзвук пророчества, то ли дыхание будущего, то ли благословение самих небес.
Так началась история Жылкыайдара – мальчика, рождённого между небом и землёй, между прошлым и будущим, между судьбой одного человека и судьбой целого народа. История, которой предстояло стать частью большого сказания, что живёт в памяти народа, передаётся из уст в уста, из поколения в поколение, как передаётся огонь от одного очага к другому в длинной веренице времён.
А горы молча наблюдали за всем этим, храня в своей каменной памяти начало ещё одной великой истории, ещё одной судьбы, что должна была изменить течение времён, как меняет течение реки упавший с вершины камень. И только ветер, этот вечный странник, тихо пел свою песню, разнося весть о рождении нового человека, которому суждено было стать голосом своего народа, его надеждой, его будущим.
Хорошая весть в степи летит быстрее ветра, быстрее орлиного крыла, быстрее солнечного луча, пробивающегося сквозь утренний туман. Весть о рождении мальчика пронеслась по каравану, словно весенний ветер по первой траве, пробуждая в людях ту особую радость, что приходит только с появлением новой жизни.
От костра к костру, от юрты к юрте передавалась новость, и лица людей, уставшие от долгого пути, словно омывались невидимым светом. Даже кони, казалось, шли бодрее, будто чувствуя, что в караване появился ещё один путник – маленький, но уже отмеченный особой печатью судьбы.
Жигиты – эти суровые воины, чьи лица обветрены всеми ветрами степей, чьи руки привыкли к тяжести оружия больше, чем к теплу домашнего очага – вдруг преобразились. Их глаза засветились той особой радостью, которую мужчины обычно прячут глубоко в сердце, как прячут в походной суме самые дорогие амулеты.
"Это добрый знак!" – говорили они, и в их голосах звенела та же сила, что звенит в горных ручьях весной. Они хлопали друг друга по плечам, и каждый такой хлопок был подобен удару в большой барабан на празднике – гулкий, радостный, полный значения. "Рождение ребёнка в пути – благословение духов предков!" И в этих словах была не просто радость – в них была вера в особое предназначение, в особый путь новорождённого.
Старые аксакалы, чьи бороды были белее снега на вершинах Ала-Тоо, собирались группками и качали головами, вспоминая древние сказания. Их голоса, тихие и мудрые, как шелест осенней травы, рассказывали о великих батырах и мудрецах, появившихся на свет во время долгих переходов. В их словах оживала память народа – та память, что глубже самых глубоких ущелий, древнее самых древних гор.
