Читать онлайн Пётр Ореховский - Игрушки взрослых

Отчего же вы так не любите жалость, вы, сильные? не оттого ли, что боитесь стать слабее и привязаться к тем, кто потерпел поражение? Так, и сколько же у вас силы, и в чем она состоит, если вы страшитесь её потерять? И нет ли здесь лжи, когда вы говорите, что боитесь, когда вас начнут жалеть, о успешные? Ведь жалость, по-вашему, унижает – так боитесь ли вы унизиться или того, что вас унизят? И – о страшное: если же вас унизили, то не стоит ли сделать подлое человеку, который вас пожалел? И это всё вместо простой благодарности…

А те, кто силен и безжалостен, – всегда ли они ведут себя благородно? Или, терпя поражение, они плачут тайком от жалости к себе и возмущаются от несправедливости мира, не пожелавшего принимать их красоту через силу? И что же ты придумал о себе, что твое место всегда среди победителей: ведь не сдаваться – ещё отнюдь не значит всегда побеждать; а идти по головам таких же, как ты, не пожелавших сдаваться – благородно ли это?

И воздвигают снова медных змеев и золотых тельцов, и приучаются говорить с восторгом о благородных металлах… Смеются над теми, кто нуждается, а те, кто беден, и не просят уже; но дают лишь тем, кто просит, и смеются друг над другом.

И те, кто дают, не делают доброе, но лишь презирают; дают, чтобы не видеть… А те, кто просят, возьмут своё, отойдут и засмеются – ишь, обманули; знаем… И дальше воруют друг у друга – вот оно, сокровенное мира без жалости: у тебя нечем детей кормить, так своруй, имеешь право. О корм для детей, молоко материнское, о святые права родителей на молоко священных коров и мясо золотых тельцов! И какие же зубы у них, что могут они это жевать.

И что же тебе в этом, бывший канатный плясун? ноги плохо слушаются тебя, а позвоночник болит постоянно, и живёшь ты теперь среди бедных людей. Кто слышал о твоей старой славе, а кто и забыл – и то правда, ты ведь делал свои трюки с лонжей на поясе, ты так хотел жить, что не думал о старости. Из таких не делают легенду, хоть ты и умел откалывать номера. Твой мир жалок теперь, и не зовут тебя в залы с жареным мясом и красным вином, и не прячут тебя в шелковистых пахучих спальнях. Только сейчас ты понял, что жалость есть другое имя любви – и когда над тобой смеются, и когда тебе помогают. "Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит!" – кричишь ты в страсти равнодушному звёздному небу и берёшься теперь за любую работу, забыв о гордости… ибо обе тайны Канта уже ясны тебе. Ирония и жалость – две необходимые составляющие благородства, нескрываемая жалость бывает неприлична, как обнаженная любовь, безжалостная ирония – просто жестокость. А счастье в том, что тебя жалеют, а ты себя – нет… наверное, я соглашусь с тобой – это и значит не сдаваться.

Кто знает, может, и повезёт – ведь в стране, где срезают провода под высоким напряжением, не могут долго стоять идолы из цветных металлов. Когда всё время падаешь, любое движение – почти путь наверх. И когда ты снова окажешься там, постарайся всех вспомнить… и пожалеть.

Май 2003

Геном кувшинки содержит на порядок больше элементов, чем геном человека; последний, оказывается, очень похож на геном крысы. Кто знает, как всё было: может, это деревья деградировали до человека, будучи гораздо более разумными, может, человек – тупиковая ветвь развития обезьяны (крысы?), может, что-то ещё. Одно несомненно – люди всему дают оценки, полагая, что они вправе это делать… договорился же один философ до того, что человек есть мера всех вещей. Смешно даже подумать, будто без человека вещи потеряют свою соразмерность… видите ли, этот философ полагал, что вещам мера без разницы. Вроде как природа у нас безразмерна. Конечно, конечно. Многие и сейчас так думают, но высказываться вслух побаиваются. Экология, знаете ли…

Если люди смотрят вот так на природу, то отчего бы им не смотреть точно так же и на других людей? Внизу, на нижней ступени развития, стоит простой человек. На вершине пирамиды эволюции – президент. Или не президент, а человек успешный и богатый. Сказал же один писатель, что богатые люди – не такие, как мы. И ответил ему другой писатель: конечно, они другие: у них больше денег.

Может, всё не так безнадёжно, думал Юрий Васильевич Сидоренко. Может, если найти простого человека, любящего жизнь, традиционные ценности, гетеросексуального… он просто обязан быть душевно чистым. Социальное развитие, которое началось с простого человека, потом пошло не туда, не в ту сторону. И вот вся наша система теперь такая, неправильная, и революции оттуда социалистические с капиталистическими реформами жилищно-коммунального хозяйства… всё оттого, что развитие у нас неправильное. Простые люди… они ближе к корням. И если всё начать сначала, может быть, появится новый шанс.

Юрий Васильевич был непростой человек. К сложным он себя тоже не относил, ибо имел средний денежный достаток… да, а живущие на ограниченные финансовые средства люди редко думают о себе сложно. Непредсказуемость и тяжесть мира их сильно озадачивает, над глобальными проблемами они часто ломают себе голову, но о себе редко думают как о рафинированных изощрённых натурах. Сидоренко в своё время пришлось переквалифицироваться из биолога в бухгалтера… впрочем, он не воспринимал это как большую потерю. Давнее его место работы в бактериологической лаборатории при местной клинике плохо оплачивалось, процедуры большинства анализов были рутинными, количество этих анализов и тестов – бесконечным… Юрий Васильевич не жалел, что ушёл. Переквалификация в бухгалтеры далась ему легко; иногда он даже недоумевал, отчего среди его коллег большинство – женщины. Противоположный пол, по его мнению, был неточен и неаккуратен; в сущности, женщины мало приспособлены к постоянной методической работе, которая требуется от бухгалтера. Такое его отношение к коллективу, в котором он был единственным мужчиной, создало ему репутацию зануды, хорошего работника и профессионала. Бухгалтерские дамы не рассматривали его как достойный объект своих посягательств и зачастую делились с ним своими домашними, а иногда, после посиделок на праздники, и интимными проблемами. В результате Сидоренко укреплялся в своём мнении о них, а они – в своём мнении о нём, и все были довольны.

А ведь они были кардинально неправы. Юрий Васильевич был очень даже страстный мужчина, и, кроме семьи, в которую он относил большую часть своей заработной платы, он время от времени имел романы. Влюблялся он сильно, и если ему отвечали взаимностью, то вскрывались совершенно неожиданные вещи. Юрий Васильевич дарил цветы и духи, читал стихи, становился чрезвычайно нежен, ласков и заботлив. Правда, продолжалось это, как правило, недолго: обычно дамы, которыми он так увлекался, принимали его отношение за решение порвать с семьей… а это было ошибкой. Несмотря на все свои увлечения, Юрий Васильевич уходить из семьи не собирался. Дома он был деспотом, и его жена вполне разделяла взгляды коллег из бухгалтерии – хороший человек, но зануда. Воспоминания о бурном романе, приведшем к замужеству десять лет назад, становились всё бледнее…

Сидоренко же чувствовал себя дома вполне комфортно. Вероятно, при более легком характере он мог бы стать обычным ловеласом, но каждый раз он искренне раскаивался в своём новом увлечении, глубоко это переживал… и поэтому в очередной раз увлекался примерно через два года.

Жена Юрия Васильевича тоже была непростым человеком. Она работала библиотекарем, закончив в своё время институт культуры. Ей было тридцать три, Сидоренко – тридцать шесть, их дочери, которая много времени проводила с бабушками, десять лет. Нина Алексеевна Сидоренко остро чувствовала недостаток карманных денег… того, что выделял Юрий Васильевич на содержание семьи, хватало на еду, мебель, какую-то одежду… Одежда была именно "какой-то", на взгляд Нины Алексеевны. Кроме того, они почти никуда не ездили отдыхать в отпуск, проводя время на даче, где основное время уходило на уход за садово-огородными культурами, а общались в основном с родственниками. Изредка ей удавалось выбраться в театр или на концерт с подругами. И так проходили лучшие годы! Это было ужасно. Но Нина Алексеевна искренне уважала и ценила Юрия Васильевича… хотя ей иногда бывало так скучно, так скучно… Но периоды скуки, к счастью, не продолжались долго.

У неё всегда были долгосрочные цели в жизни. В шестнадцать лет она поняла, что ей надо будет выйти замуж, и шла к этому пять лет. Потом надо было родить ребенка, что получилось сравнительно быстро. Но одновременно с этим встала проблема квартиры, которую они смогли наконец построить, продав сидоренковскую комнату в коммуналке, считавшейся раньше семейным общежитием, и экономя на всём. Это заняло ещё семь лет. Потом квартиру надо было ремонтировать, приобретать мебель…

Новая цель появилась только в тридцать два года. Нина Алексеевна колебалась в выборе между рождением второго ребенка и приобретением автомобиля; они обсуждали этот вопрос с Юрием Васильевичем, который, впрочем, склонялся скорее к ребенку, но хотел, конечно же, и автомобиль. В конце концов победила машина… они совсем недавно получили права, теперь можно было заняться покупкой. Вдобавок теперь всё так упростилось: банк давал кредит под зарплату Юрия Васильевича… и совсем недавно подержанная иномарка заняла место на платной автостоянке. Как оказалось, это потребовало других существенных ежемесячных расходов. И теперь встала цель приобретения гаража… а ещё надо было вернуть кредит банку.

Вот так напряженно и шла жизнь семьи Сидоренко. Надо было много работать, чтобы приобрести самое необходимое, а потом нужно было сходить в отпуск, чтобы не было противно потом снова много работать… и постоянно семейство испытывало какие-то материальные затруднения. А тут раз в два года – душевная катастрофа главы семьи. И как минимум раз в квартал – депрессия у его жены. Да ещё и дочь угрожающе быстро приближалась к переходному возрасту, хотя пока Юрий Васильевич тихо восхищался её примерным поведением. У них в доме, благодаря профессии Нины Алексеевны, были книги, и дочь Настенька их читала, что отличало её от большинства своих дворовых и школьных подружек… Нет, размышлял Сидоренко, их нельзя было отнести к простым людям.

Людмила Николаевна Петрищева работала простым пекарем на хлебокомбинате, где Юрий Васильевич Сидоренко был заместителем главного бухгалтера. Молодая пергидрольная блондинка с карими глазами и хорошей фигурой постоянно привлекала внимание мужчин. Людмила Николаевна ничего не имела против, поэтому у неё был весьма широкий круг общения. Проблемой было то, что она развелась с мужем, однако продолжала жить с ним в одной квартире, причём бывший супруг её ревновал, требовал, чтобы Людмила Николаевна продолжала для него стирать и готовить… что, впрочем, она чаще всего исполняла. Разменивать их двухкомнатную муниципальную квартиру бывший не соглашался: максимум, что они могли за неё получить, это однокомнатную плюс комнату в общежитии. У них был сын Павел пяти лет, который оставался бы жить с матерью, поэтому однокомнатная квартира, очевидно, досталась бы Людмиле Николаевне…

В первые годы после рождения Павлика он много времени проводил у родителей Егора Александровича. Мать Людмилы Николаевны жила в деревне, и после развода оставлять сына вечером стало не с кем. Работа пекаря – это сменная работа, комбинат работал круглосуточно, поэтому Людмиле Николаевне приходилось договариваться с воспитателями в круглосуточном детском саду, который был один на весь город, – и доплачивать им за вечерние и ночные часы. Это требовало больших напряжений как её семейных финансов, так и личного времени: детский сад находился от её дома в семи автобусных остановках.