Время продолжало идти в неизвестном никому направлении, но люди думали, что они умеют его мерить, считая смену времён года… вот и закончился срок подачи годовых балансовых отчетов в налоговую инспекцию. Шёл апрель. На комбинате полностью переработали очередную партию муки, а новую пришлось закупать по новым ценам: пересмотр энерготарифов привёл к росту издержек хранения зерна на элеваторах… да и погода стояла совсем не весенняя, а в южных регионах плохо взошли озимые. Правительство объяснило президенту, насколько стал лучше жить народ, а президент объявил об этом народу. Комбинат увеличил цену на свою продукцию, а вот мясо не выросло в цене совсем, как и бананы. Россиянам надо оптимизировать структуру питания и меньше есть мучного, размышлял Юрий Васильевич, отдыхая после составления годового балансового и первого квартального отчетов, вон у нас сколько толстых, скоро на американцев будем похожи.
Сидоренко часто думал о Людмиле Николаевне: в период празднования российской страной праздника мужчин в феврале и праздника женщин в марте им удалось провести вместе почти восемнадцать часов на квартире приятеля Юрия Васильевича, уехавшего в командировку. Павлика после двадцать третьего февраля Петрищева увезла к своим родителям в деревню: Егор Александрович после Нового года был сравнительно трезв едва ли два-три дня и вёл себя всё безобразней.
Это была всего лишь их четвертая близость за полгода… В эти восемнадцать часов, проведенных вместе, они были счастливы: каждый из них нашёл в партнёре свой идеальный образ и влюбился в него. Реальные личности Юрия Васильевича и Людмилы Николаевны никак не соотносились с этими представлениями: они не то что противоречили им, просто были совсем другими. Но у них не было ни времени, ни желания разбираться…
Людмила Николаевна всё крепче привязывала к себе Юрия Васильевича, совсем не понимая этого. Она боялась, что каждая их встреча будет последней, что она сморозит какую-нибудь глупость; она знала о в общем счастливом браке Сидоренко и даже как-то раз видела его жену Нину Алексеевну, заехавшую забрать Юрия Васильевича с комбината после работы, в то время как она шла на вечернюю смену… Петрищева не думала о том, что многие женщины на её месте попытались бы женить Сидоренко на себе: точно так же, как она отчетливо представляла себе все возможные обстоятельства совместной жизни с Иванихиным, точно так же она абсолютно не понимала, как они могли бы жить вместе с Сидоренко. Бухгалтерия казалось ей другим, нематериальным и очень сложным миром, занудные рассуждения Юрия Васильевича о каких-либо технических подробностях тех или иных процессов наполняли её голову приятным розовым туманом: Юрий Васильевич произносил множество слов, большая часть из которых были ей непонятны, однако они были чем угодно, только не ругательствами. И – о ней заботились, ей дарили цветы и милые дамские вещицы, а Павлику – игрушки. Нет, Людмила Николаевна не любила Юрия Васильевича в обычном смысле этого слова. Она его обожала и боялась.
К Иванихину она больше не приходила… тем более что у него уже были новые пассии; собственно, они соседствовали с обществом Людмилы Николаевны и раньше. Она стала много думать о своей жизни и о том, что нужно как-то устраиваться… а для этого нужно было всё-таки разменивать квартиру или искать нового поклонника с квартирой. Ни на то, ни на другое у Петрищевой не было ни сил, ни времени. Сидоренко сыграл с ней злую шутку: своим существованием в её жизни он вдруг прояснил Людмиле Николаевне убогость ситуации, в которой она оказалась. Она, которая раньше на всё могла махнуть рукой, подкинуть сына подругам и выпить в весёлой мужской компании, не зная, в чьей постели завтра проснётся, она стала страдать от чего-то. Чего? Она не смогла бы объяснить.
