Во всём Евангелии Христос почти никогда не бывает один.
С момента, когда Андрей, услышав слово от Иоанна Крестителя, пошёл за Ним и привёл брата своего Симона, – Он всегда в сопровождении.
Толпы следуют, ученики окружают, враги наблюдают, больные ищут, ученицы служат.
Христос – всегда видим, всегда сопровождаем.
Даже ночью – ученики рядом.
Даже в пустыне – Его ищут.
Даже на кресте – подле стоят Иоанн и женщины.
И вдруг – Он один.
«Ибо ученики Его отлучились в город купить пищи» (Ин. 4:8).
Один. В Самарии. У колодца.
В земле, где иудеи стараются не ходить, не пить, не говорить.
Без свидетелей, без защиты, без учеников.
Почему это чудо?
Потому что оно – исключение из постоянства.
И не просто бытовая случайность. Это знак, выложенный среди текста.
Учеников «отлучили». Это слово в греческом подлиннике не просто означает «отошли», а имеет оттенок удалённости, выхода, отхода.
Будто они были убраны, чтобы не мешать, чтобы не заслонять собой эту встречу.
И в этом – первая завеса тайны:
Христос остаётся один не случайно, а чтобы нечто могло произойти, когда никто не мешает.
Иногда чудо – не в сверхъестественном,
а в исключительном естественном.
Когда то, что должно быть, не происходит.
Всюду по Евангелию ученики рядом —
а здесь их нет.
Это как если бы солнце вдруг не взошло в положенный час – ты бы сказал: это знак.
Так и здесь: отсутствие учеников – знак значения,
подготовка к чему-то столь глубокому,
что оно требует абсолютной тишины присутствия.
Зачем Христос остался один?
Потому что встречи с душой требуют тишины.
Не бывает исповедей на площади.
Не бывает обнажения сердца перед множеством глаз.
Ученики были нужны – но не здесь.
Слово, обращённое к женщине, не должно было быть преломлено через их восприятие.
Потому что они ещё не могли видеть её так, как видит её Христос.
Для них она была бы:
– женщина,
– самарянка,
– грешница,
– чужая,
– недостойная.
Но для Христа она была – жаждущая.
А значит – ближе, чем многие из «своих».
В Самарии Он один, потому что Самария – место внутреннего одиночества человечества.
Это не просто территория – это символ души, забывшей, что она от Бога, и считающей, что Бог забыл о ней.
Туда не входит никто.
Иисус – входит.
И входит один,
чтобы показать:
«Когда никто не придёт к тебе – Я приду».
Он садится у колодца, как Бог садится у края сердца,
не дожидаясь, пока душа очистится,
не требуя ничего заранее,
а просто – ждёт.
Это не просто чудо одиночества.
Это – чудо предвосхищённой близости.
Когда Бог не требует шагов, а делает их Сам.
Именно в этом – сокрытое величие этой сцены:
Христос остаётся один, чтобы показать:
в самые одинокие моменты твоей жизни – ты не один.
Он уже сидит у твоего колодца.
Он уже говорит: «Дай Мне пить».
Он уже ждёт, чтобы ты – узнал Жажду в Его голосе
и напился от Него.
Одиночество в Самарии и одиночество в Гефсимании – две чаши, два безмолвия
Христос остаётся один не только здесь.
Он будет один и в Гефсимании —
в ночь, когда всё человечество спит,
а только Кровь и Пот знают, что происходит.
Но это – другое одиночество.
В Гефсимании – моление о чаше,
в Самарии – протянутая рука воды.
Там – глубина страдания,
здесь – глубина откровения.
Там – ночь,
здесь – полдень.
И в том, и в другом – учеников нет.
Но в Гефсимании они не выдержали —
не могли бодрствовать,
не смогли разделить тяжесть.
