Инсоленс. Пустая из Кадора - страница 17

Но нет. Только я.

Опускаю глаза, будто пытаюсь спрятаться от самой себя, и просто киваю – медленно, механически, не доверяя голосу.

– Поняла, – тихо.

Аластор не добавляет ничего. Ни слова сожаления, ни попытки утешить, ни даже обычного равнодушия – только смотрит в упор. В этом взгляде нет холода, только ясность, от которой некуда уклониться. Как врач, сообщающий диагноз: не приукрашивает, не обещает, не лезет с ложной надеждой – просто оставляет тебя наедине с фактом.

Капитан Рейн отступает к двери, жестом приглашает идти следом. Я прижимаю книгу крепче, как щит, как якорь, как единственную вещь, которая всё ещё связывает меня с собой прежней, и выхожу в коридор.

Спина прямая, шаги ровные – не потому что внутри действительно спокойно, а потому что иначе всё развалится прямо здесь, на пороге. Это старая привычка – держать себя, когда никто другой не удержит.

Мы выходим в коридор. Капитан идёт чуть впереди – высокий, собранный, каждый шаг точен, как отмеренный по нотам в медленном, уверенном марше. Его плащ двигается за ним с ленивой, но безошибочной дисциплиной, будто ткань выучила ритм его тела наизусть. Он не говорит ни слова, и я не задаю вопросов. Мне сейчас не нужны слова. Мне нужно движение – простое, механическое, чтобы тело шло вперёд, пока разум плетётся следом, стараясь не споткнуться.

Иду и не могу остановить этот внутренний марш слов, цепляющихся друг за друга в голове, как рваные страницы старой книги:

Одна. Всё снова сводится к этому слову – точка, после которой уже не важно, сколько здесь коридоров, дверей, звуков или запахов, если с каждым шагом только сильнее понимаешь: ты – отдельно от всего, отдельно от всех. Смешно, я ведь привыкла быть одна и раньше. Только раньше одиночество было знакомым, почти домашним, его можно было укутать в заботу, в привычные вещи – книгу, плед, утренний кофе, голос Виктора в телефонной трубке. А теперь одиночество обросло чужой кожей, стало другим, жёстким, новым, непонятным.

Пальцы судорожно стискивают книгу. Её вес – реальный, физический, он держит, не даёт провалиться совсем. Я повторяю мысленно: «Работай. Читай. Ищи выход». Просто ещё один план. Пусть даже иллюзорный, пусть даже смешной, если смотреть со стороны. Главное – не дать себе раствориться в чужом свете, в этих гладких стенах, в их внимательной тишине.

Шаги капитана звучат размеренно, но в этом ритме есть что-то неуловимо человеческое, что-то, что поневоле хочется повторять. Я стараюсь подстроиться под его шаг, ловлю свой собственный темп, будто пытаюсь синхронизироваться хоть с кем-то, хоть с чем-то, чтобы не быть совсем выброшенной за пределы этого нового мира.

Я думаю о Викторе. О том, что он, наверное, снова ругает меня.

«Вечно ты, Анна, вляпываешься туда, куда нормальные люди не суются» – усмешка. Тонкая. Почти слышу. А ты в самый последний момент… остался по ту сторону.Надеюсь, ты ищешь меня, напарник…

Наконец капитан останавливается у одной из дверей. Она из того же серого, почти графитового дерева, что и остальная архитектура, но стекло в ней мутно-белое, с лёгким искрящимся отливом, как инеем затянутое. Щелчок и дверь отступает внутрь беззвучно, будто сама решила пропустить меня.

Он не говорит: «Проходи». Но я всё равно вхожу и будто проваливаюсь в чужую жизнь.

Комната просторная, наполнена мягким светом. Справа – широкая кровать с простым, но красивым изголовьем, покрытая зелёным покрывалом, как свежая трава. Слева – рабочий стол из светлого дерева у стены, аккуратный, с лампой в форме прозрачного шара, дающей тёплый, рассеянный свет. Рядом со столом – высокий книжный шкаф, пока почти пустой. На стене напротив – большое зеркало в тонкой серебристой раме. Но главное здесь окно. Почти на всю стену, с видом на тот же сад, что я видела из окна кабинета авриала.