Инсоленс. Пустая из Кадора - страница 43

– …теперь Искра вновь заговорит с нами. И этот мир станет её языком. Его охватит пламя. Его укроет пепел. Его очистит боль.

Он поднимает голову – будто смотрит выше потолка, выше камня и теней, туда, где ещё держится хрупкий порядок.

– Пора.

Собрание завершается так же внезапно, как началось.

Маски молча растворяются в сумраке. Один за другим члены Братства исчезают, сливаясь с тенями.

В пустом зале остаётся только багровое сияние рун. Немое напоминание о сказанном. И предвестие того, что ещё придёт.

Комната будто дышит бумагой. Воздух сухой, застоявшийся, наполнен пылью, чернилами и этой особенной тишиной, которая появляется, когда за окном давно стемнело, а ты забыл, какой сейчас день. Я сижу, полусогнувшись, локти впились в край стола, пальцы держат ручку, как будто это последнее, что соединяет меня с реальностью.

Перевод не идёт. Слова расползаются, ускользают. Шея саднит, пальцы ноют, в голове гудит пыль. Раздражение растёт: на этот дневник, на вязкие формулировки, на собственную упёртую логику – и особенно на него. Аластора.

Ничего он мне не приказывает, но всё устроено так, будто я уже согласилась. Как будто это естественно – сидеть здесь неделями, разбирать чужую жизнь, выписывать смыслы, заглядывать в междустрочье, надеясь, что где-то внутри будет то, что нужно мне. Хотя всё больше похоже, что этот дневник – для него. Ключ – к его загадкам.

А я? Я – просто руки. Глаза. Переводчик. Временная функция с вечным лицом.

Читаю не строчку — выкапываю. Слово за словом, как будто осторожно разбираю завалы в старом, давно забытом подвале, где никто не зажигал свет уже много лет. Смотрю не просто на текст – на то, что между ним. Сопоставляю даты, повторы, странные обороты. Ищу. Цепляюсь за каждую зацепку. Пытаюсь выудить хоть намёк – как вернуться. Какой механизм, какой переход, какой провал может перебросить обратно.

Но пока – только повторяющиеся описания опытов. Некоторые звучат как безобидные изобретения: механизмы для отвода сточных потоков, усиление городских фонарей, автоматизированные системы подачи чистой воды.

Потрясающе. Канализация и фонари. И я застряла в этом мире навсегда, потому что кто-то хотел, чтобы у них было больше напора в трубах?

Но дальше… начинаются отклонения. Там, где строки становятся более сжатыми. Где он сам будто сбивается с ритма. Где почерк меняется, становится жёстче. Без закруглений. Именно в таких фрагментах он упоминает «отдельную зону». Свою тайную лабораторию, в которой проводил свои страшные эксперименты.

Откидываюсь назад, вдыхаю медленно.

Лаборатория. Скрытая. Не та, что в протоколах. Не та, где можно просто войти. Он возвращался туда снова и снова, отдельно от «официальной» части своих записей. Именно там – провалы. Именно оттуда – едва замаскированные страхи. Он ни разу не называет это страхом, но почерк выдаёт. У него начинают дрожать буквы.

Мастер писал о методах разделения. О возможности, пусть и теоретической, отделить Искру от тела носителя – «с минимальным повреждением физической оболочки, при строгом контроле потоков и постоянной стабилизации поля». Описывал контуры, схемы, «векторную изоляцию» и «точку расслоения», где Искра, по его расчётам, должна была бы откликнуться на импульс – как будто её можно выманить, уговорить, аккуратно вынуть, не потревожив ни плоть, ни тень.

Он писал с верой инженера – всё должно быть подчинено схеме, даже то, что никогда не подчинялось. Он считал, что если подобрать правильный угол, держать силу на грани между стабильностью и разрывом, Искра отделится. Механика, цифры, формулы – за всем этим слышится его отчаянная попытка убедить себя: это управляемо, это всего лишь энергия, не больше.