Инсоленс. Пустая из Кадора - страница 7

– Григорий? Увы, мадам, среди моих знакомцев нет ни одного Григория. Зато могу предложить гибкого, импровизирующего злодея-по-совместительству, если тебе так нужно завершить драму. Могу даже похохотать зловеще, хочешь?

Он разводит руками, и металлические штуковины в карманах звякают, как колокольчики. Его улыбка – широкая, тёплая, ненормальная в этом полумраке.

– Кто ты?!

Мужчина медленно поднимает руки в примиряющем жесте, пальцы у него длинные, на запястьях следы чернил или красок – не пойму.

– Янгус Руквелл. Можно Янгус. – произносит он и слегка кланяется, будто мы на каком-то приёме. – Алхимик, лекарь. Ну и теперь, очевидно, кандидат на роль жертвы твоего приступа паники. И нет, я не собираюсь на тебя нападать, если что.

Он делает ещё шаг.

– Давай, осколки и драмы оставим на потом, – говорит он, кивая в сторону моего лба. – Позволь взглянуть на твой ушиб. Ты неплохо приложилась головой, но не переживай, это можно исправить.

Я только открываю рот, чтобы ответить, но он внезапно протягивает руку, и из его ладони вырывается зеленоватый свет. Мерцающее, мягкое сияние, будто внутри у него что-то пульсирует.

И я замираю.

– Что… – судорожно выдыхаю я, глаза распахиваются. Челюсть готова отвалиться: рука светится.

– Что это за… что это такое?

Он явно ловит мою реакцию, в уголках его губ мелькает усмешка.

– Ой, да брось. Это просто моя Искра. Что, никогда раньше не видела? Не переживай, я не собираюсь тебя взрывать. Это обычное дело для силестинов вроде меня.

– Искра?.. – вырывается у меня, и голос звучит так, будто я говорю сквозь вату. Смотрю на него, как на призрака. Или на галлюцинацию. А может, и то, и другое сразу. Судорожно сглатываю, потому что нет, никогда не видела. Может, это какой-то спецэффект? Голограмма?

Он хмыкает, откидывается, будто ожидал именно такого эффекта.

– Ну вот. Наконец-то начинаешь воспринимать реальность. Теперь позволь мне хотя бы попытаться вылечить тебя.

Воспринимать реальность? Я не знаю, где эта реальность начинается и где заканчивается. Единственное, что ощущаю – это как отчаянно мой разум цепляется за любую крупицу логики. Но здесь, в этой комнате, где незнакомец говорит загадками, а его руки светятся, как лампы – логика не работает.

Я упала в картину.

Мысль крутится, как сорванный с петли дверной колокол, – гремит, но смысла всё ещё не придаёт. Если это розыгрыш, то слишком уж дорогие декорации. Если я умерла, то загробный мир пахнет хвоей и сиренью, а его ангелы щеголяют разноцветными глазами и шутят про злодеев-по-совместительству.

Что ж, любопытно узнать, чем кончится этот фарс. Я опускаю руку с осколком, но пальцы пока не разжимаю.

– Хорошо. Попробуй, но только осторожно.

– Обещаю, – улыбается Янгус и медленным, как кошка, движением подступает ближе.

Зелёное свечение переливается по его ладони: не ярко, а именно – живо. Как светлячки под кожей. Он касается моих висков. Кожа у него тёплая, почти обычная – если не считать мелких, искристых импульсов, будто иголки счастья пробегают по нервам. Я вскидываюсь, ожидая боли, но вместо неё – приятное покалывание. Тесная, тупая боль в голове расползается. Лоб становится лёгким, а вместе с лёгкостью приходит ошеломляющее открытие: я чувствую, значит, я жива.

– Имя скажешь? – мягко напоминает Янгус.

– Анна… Волевская, – выдыхаю. Имя звучит неожиданно земно в этом сиренево‑травяном воздухе.