Ганеша снова стал разыгрывать из себя Пьеро, то есть зажил спустя рукава. Всё глубже погружаясь в тёплый ил бессознательного. Рассматривая Фетиду уже не иначе, как пиявку.
Несмотря на то, что сублимация сделала Афродиту духовной культуристкой, одиночество наложило на неё синюю печать скорби. Как и все люди в этом мире, погружённые в несчастное сознание, она не выносила оставаться одна. Её прошлое, чуть забродив в тишине, тут же ударяло испарениями мыслей ей в голову, указывая ей на её былые ошибки. Но вместо того чтобы признать их как данность и досконально разобраться в каждой конкретной ситуации, она тут же начинала перед собой оправдываться. А после того, как у ней это слабо получалось, её начинали одолевать отрицательные эмоции и отравлять ей жизнь. Ведь сомнение – атрибут несчастного сознания, возникающее в попытке преодолеть своё несчастье, как следует разобравшись в себе и в своих акциденциях, проявляющихся в каждой из ситуаций, для чего они, собственно говоря, только и возникают – чтобы мы смогли взглянуть на себя более ясными глазами, начав их анализировать. А не пытаться закрыть на себя глаза самооправданиями.
Но не обладая теоретической подготовкой, Афродита не знала даже того, как именно это сделать. А потому-то, поблуждав недолго в дебрях своих заблуждений, лишь ещё больше заблуждалась в себе и рвалась вовне – из душных катакомб своего подсознания. Намереваясь хоть как-то изменить свой внутренний мир внешними социальными, ну или хотя бы – межиндивидуальными переменами. В частности – общением.
Так что Афродита уже была согласна на любую выданную роль, которую подсовывала ей реальность. Лишь бы уйти от себя, от мясорубки своих мыслей, перемалывающих её недавнее поведение до мозга костей. Не понимая, что в этом виновато её прошлое негативное поведение. Которое каждый тащит за собой в настоящее, как каторжник – своё ржавое ядро. Ровно до тех пор, пока полностью в нём не раскается, расставив всё по своим местам. Испытывая от него лишь боль и тяжесть.
– Тебе что, плохо? – пр’оникся Ганеша слабым сиянием заурядного оникса её грустирующего самонедовольства. Прекрасно понимая (из вышесказанного) что с ней действительно происходит.
Ведь только после того, как Ганеша полностью раскаялся в своём прошлом, только находясь один он действительно начинал вдыхать жизнь полной грудью. И выдыхать её в мысли, стихи и прозу. Не понимая, что и ей мешает сделать с собой то же самое. Ведь она казалась ему далеко не глупой.
Но Афродита тут же подняла голову, стряхнув его ладони мерцающей жалости.
– Мне никогда не бывает плохо! – улыбнулась она. И лицо её сверкнуло солдатской бляхой шумной побывки. – Просто, мне иногда печалится, – мелодраматично добавила она. – Ну что, молодожены, пойдёмте сегодня вечером ко мне в гости? А то мне так печалится по вечерам в пустой квартире. А я даже печалиться не люблю! Ну, что, вы идёте?
– Конечно пошли! – быстро согласился Ганеша. Из сострадания. Поняв, как той действительно плохо. И желая ей в процессе общения хоть чем-то помочь. Рисуя на доске их взаимодействия свои душеспасительные формулы любви.
Фетида промямлила что-то невнятное, пытаясь найти аргументы к тому, чтобы не пойти – на помойке иллюзорных домыслов и парадосужих вымыслов. Но Афродита и Ганеша запели дуэтом, и Фетида растроганно согласилась. Соловьи были её слабостью.
