И только она начала привыкать к этому, как он отпустил ее кисть и принялся, едва касаясь, гладить тыльную сторону ее руки, то притрагиваясь к пальцам, то проводя по оголенной коже почти до сгиба локтя, посылая мурашки по ее телу. Когда Гроус начал выводить узоры, Алиона страдальчески закатила глаза. А потом вдруг заметила, что…
– Вы пишете буквы?
Она вопросительно поглядела на Гроуса, тот довольно кивнул.
– Л-И-О-Н, – поняла она.
Неловкость как рукой сняло, теперь разум пытался разгадать каждое зашифрованное послание. “Кальери”, “Думтаун”, “Норбергия”.
– М-А-Л-Ы-Ш-К-А-Л-И, – “прочитав” последнее, Алиона стукнула Гроуса по колену.
Она догадывалась, что он лишь дразнил ее, но шутка смешной не показалась.
– Ваш черед, – он положил тяжелую ладонь на ее колено и как ни в чем не бывало добавил: – Рисуйте.
Сглотнув, Алиона принялась пальцем выводить на его руке буквы, складывающиеся в слова.
– Думаю, можем продолжить, – удовлетворенно кивнул Гроус спустя четверть часа. – Положите голову мне на колени.
Алиона возмущенно охнула. Такое в ее кругу – да и в его вообще-то тоже – считалось жестом весьма интимным и было просто неприемлемо в общественном месте.
– А ничего, что мы едем в автобусе, полном людей, – прошипела она.
– Хорошо, что вы об этом подумали, – тихо отозвался Гроус, озираясь, – но не стоит волноваться, нас не видно. К тому же, маловероятно, что кто-то из пассажиров этого автобуса вращается в кругах Ливингстона. Опасность быть раскрытыми минимальна. Если все же кто-то здесь знаком с ним, я в любом случае не намерен делать ничего, что может поставить под угрозу наше дело.
Алиона медленно перевела на него взгляд. Вот уж о чем, а о провале операции она думала в последнюю очередь! Неужели он совсем не понимал, что все его требования вступали в конфликт с ее воспитанием и скромностью?
– Давай, Лион, положи голову, – нетерпеливо потребовал он.
– Если вам что-то от меня нужно, попросите вежливо.
Настроение Гроуса сменилось, это было заметно по вспыхнувшим глазам, сжатым губам и более резким складкам у рта.
– Мы здесь не для того, чтобы расшаркиваться друг перед другом, – процедил он.
– О, буду иметь это в виду, когда решу продемонстрировать отсутствие манер.
Она всегда была тихоней, редко с кем-то конфликтовала, но не выносила давления и вот такого требования беспрекословного повиновения. На вежливую просьбу она всегда готова была откликнуться, порой даже в ущерб себе, но любую грубость и деспотизм воспринимала в штыки. При этом все в ней начинало дрожать от неприятного волнения, ладони потели, щеки горели. Это было не надменное сопротивление чьей-либо власти, а паника, страх и слепое отчаянное нежелание подчиняться чужой воле.
– Хорошо… Лион, дорогая, будь добра, приляг, ты устала, – тихо пропел он голосом, полным фальшивой заботы.
– Сначала объясните, зачем, – отозвалась она.
– Вы сказали, если я хочу чего-то от вас, достаточно вежливо попросить, – прошипел Гроус.
– Нет, я не так сказала. Я сказала: если чего-то хотите, просите вежливо. Из этого не следует, что я соглашусь.
Несколько мгновений он смотрел на нее, будто размышляя, где будет прятать труп. Затем внезапно схватил за плечо, заставив испуганно всхлипнуть. Медленно и мягко привлек к себе, отчего ей пришлось судорожно схватиться за подлокотник его кресла. Сумев удержать равновесие, она прислушалась к шипящему шелесту, в который превратилась речь Гроуса:
