– Куда ты пришел в таком виде, сопляк? Это Горком партии, а не Привоз. А ну, вон отсюда!
Несколько секунд я стоял, не шелохнувшись, осмысливая сказанное, пока густая краска заливала лицо и шею. Не нашелся, что ответить и ушёл, пятясь, тихо притворив за собой тяжёлую дверь, не смея взглянуть на секретаршу. Думала ли эта лисица, что убивает сейчас человека, которого хотела вырастить и таки вырастила его партия? Я верил картине Серова «Ходоки у Ленина». А он?
Цинизм кучки посредственностей, создавших свой остров изобилия в море всеобщей нужды и унылой покорности, не хотелось переносить на всю партию. Просто мне попались не те коммунисты. Пройдет целая вечность, пока жизнь своими жерновами перемелет зерна веры-идеологии в муку сомнений, и горький вывод большого русского писателя Виктора Астафьева: «Власть всегда бессердечна, всегда предательски постыдна, всегда безнравственна…» станет черствой горбушкой хлеба, что испечется из той муки… И жевать нам ту горбушку и жевать, пока мы не сделаем того, что давно получилось у людей во всем Западном мире: поставим эту власть под контроль.
Прошла молодость, а с ней и краткие шестидесятые. Нет уже кафе на Дерибасовской угол Екатерининской с чудным названием «Алые паруса». Но тянет туда занозистая память, живет в далеком уголке души свободный дух оттепельных скоротечных лет.
Брожу по Одессе, ласкаюсь к камням…
Да здесь я, да здесь я! – шепчу я ветвям.
Бреду, спотыкаясь о бывший асфальт…
Мой голос не тенор, не бас и не альт,
Мой голос – да, стены услышат мольбу! —
Я жить без тебя не могу, не могу!
Глава 2.
Прости, батя, моряк из меня не получился…
В одной руке диплом инженера – механика судовых силовых установок, в другой – заявление об уходе:
«Прошу направить на работу по специальности.»
Бельтюков молча подписал заявление. Видно, понял, что перебрал с инициативой. Но на его круглом лице ничего не отразилось. Сдал я свою волшебную красную книжечку – удостоверение инструктора Горкома комсомола, вспомнив напоследок, как оно работало.
Дело было в Москве, на Зубовской, где сестра приютила меня на несколько дней командировки. Из этого ветхого деревянного строения забрала меня милиция за избиение ее ревнивого мужа. Не бил я его, конечно. Просто когда увидел замахнувшуюся на сестру руку, поднял его за воротник и выбросил в закрытую дверь. Дверь выпала вместе с ним на улицу. Он заорал, стал рвать на себе одежду и звать милицию. У меня забрали паспорт, уволокли в отделение, сунули за решетку, как бродягу без прописки. Очнувшись, я попросил взглянуть на мое удостоверение. Дежурный уставился на красные корочки испуганными глазами:
– Так что ж вы сразу не сказали, Игорь Евгеньевич?
И все сразу изменилось. В камеру затолкали его, а меня с извинениями доставили обратно к сестре. Там мне досталось уже от нее. Но загадочный документ вызвал и у нее уважение…
Помню, как легко после Горкома дышалось в грохочущем дизелями, пропахшем горячим маслом машинном отделении белокрылого лайнера «Литва»! С борта издалека буду рассматривать с изумлением и понятной тоской недосягаемую и всегда почему-то солнечную и теплую заграницу. У пассажирского судна ночью переход, днем стоянка в очередном порту. И замелькали города и страны. Стамбул с запахами жареной рыбы на причалах, Латакия с солнечными пляжами, Хайфа с ее висячими садами, шумная Александрия с египетской экзотикой, золотой Бейрут с уличными базарами, Фамагуста с легендарным замком Отелло, древние Афины, зеленоводый Дубровник с крепостной стеной и прозрачными бухтами – группами по пять человек бегом по магазинам и обратно на судно. Адреса известны заранее, как и места на борту, где прятать от таможни вещи на продажу. Если свой не заложит, за короткий двухнедельный рейс можно годовую зарплату перекрыть. Моряки загранплавания были обеспеченными людьми в Одессе.
