Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому краю
Я коней своих нагайкою стегаю, – погоняю,
Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю,
Чую, с гибельным восторгом – пропадаю, пропадаю!
И не надо мне ля-ля про то, что пил он или кололся. Смерть свою он чуял с гибельным восторгом совсем не потому… Прошло время оттепели, когда Окуджава еще пел о «комиссарах в пыльных шлемах», веря в идеалы революции. В новосибирском Академгородке в клубе «Под интегралом» шел фестиваль бардовской песни, на который мне отсоветовали ехать знающие люди из ЦК. Там готовилась расправа над безбашенным Галичем, который уже не питал никаких иллюзий. И вот теперь Высоцкий. Он хрипел, он рвался из всех сухожилий: «Нет, все не так, ребята!!!». И вздрагивало где-то под ложечкой забитое насмерть человеческое достоинство даже у тех, кто не особенно вникал в контекст и подтекст его песен.
Не может быть, чтобы этого не чувствовал и не понимал мудрый, но осторожный руководитель Союза композиторов! Они там, в своем Союзе безошибочно уловили смену тональности, но… не поддержали. В ЦК подсказали? Отсекли, как «не наше, не советское». Не зря там хлеб едят борцы за правое дело…
Но когда в начале 80-х на меня заведут персональное дело за пьесу о Высоцком, ту, что мы напишем вместе с 10-м классом, где будет учится мой сын, Тихон Николаевич пойдет в Политбюро ЦК к Пономареву и отобьет меня от исключения из рядов.
ТНХ всегда сохранял порядочность в отношениях с близкими, коллегами и вообще с людьми. Он обладал жизнерадостным, ярким общественным темпераментом. В основе этого темперамента – его советскость в лучшем смысле. В личности ТНХ идеология проросла не фанатизмом, а идеалом. Он был именно советским человеком в лучшем, идеальном смысле этого слова. Он не просто верил в провозглашенные гуманистические ценности социализма, он воплощал их в своем характере, образе жизни, делах.
Ощущал ли он, как я, гниение идеологии? Не знаю. Разочарование в идеалах ленинско-сталинского социализма для него и его поколения было бы крушением всей жизни. Я знаю, чего это стоило мне. А уж как это могло отразиться на его творчестве… Но когда в августе 1991-го случится ГКЧП и на улицах Москвы будут стоять танки, и мы с ним будем, затаив дыхание, слушать «Эхо Москвы», ТНХ будет готов пойти в Белый Дом и выступить с обращением к народу. Его опередил всего на несколько часов Ростропович…
На Шестом, кажется, съезде Союза композиторов случится этот скандал с советским авангардом. Мы с Наташей присутствовали на отчетном докладе. В нем была дана негативная оценка семерке членов Союза, композиторам-авангардистам, которые без согласия Союза выступили на каком-то западном фестивале со своей музыкой как бы от имени страны. Секретариат отреагировал даже не на музыку, а на поступок. Никаких оргвыводов не последовало. Но через много лет, в годы перестройки этот доклад сравнят со ждановской статьей 48-го года. Что по своей сути будет похоже на запоздалое сведение счетов. ТНХ будет тяжело переживать травлю…
Таков был этот дом, этот столичный мир, постепенно обжитый мной за без малого тридцать лет. И сколько бы жизней не подарила мне судьба, эта останется со мной навсегда, как родное гнездо для перелетной птицы. Как крепость, защищавшая от неизбежных неприятностей, живи я в диссидентской среде Высоцкого, Галича, Сахарова, Солженицына, Гроссмана, Горбаневской… Да, они ближе мне открытой оппозиционностью. Другой вопрос, хватило бы у меня смелости и отчаяния, чтобы вот так демонстративно порвать с системой? Уйти в дворники? Но, черт возьми, говорю я себе, что-то же и в уютном гнезде удавалось хорошего сделать. Так что совесть моя чиста.
