Собственно говоря, такое «признание возможности назначения пресвитера в качестве предстоятеля было соборным признанием учения, что границы Церкви определяются властью епископа (…) Подчиненное епископу Евхаристическое собрание перестало быть выражением жизни Церкви, а потому оно перестало окончательно определять границы Церкви»>36. Этот сдвиг закрепляется и терминологически: «прежний округ ( – община с предстоятелем-епископом во главе – А.А.) именуется « «(…) основным принципом «« не является больше Евхаристическое собрание, а епископ, а потому все, что находится под властью епископа, составляет ««>37.
Однако, вышеприведенный сдвиг в понимании роли епископа в Церкви, окончательно терминологически закрепленный Халкидонским собором (451 г.), не привел еще к упразднению или хотя бы ослаблению представления о «царственном священстве» всего крещеного народа, который продолжает реально в единстве с епископом совершать служение. Такое ослабление начинается в тот момент, когда харизму священства получают «уполномоченные епископа» – пресвитеры. Вклиниваясь между епископом и Евхаристическим собранием, они неизбежно стягивают на себе ту полноту священства, которой был облечен весь народ.
Игнатий Богоносец отстаивал в свое время необходимость в Церкви «одного жертвенника» и «одного епископа», которые являются непременными условиями, обеспечивающими церковному организму единство. Когда же эти два условия вошли в конфликт между собою, историческая Церковь пошла по пути сохранения единства епископата, постепенно, а с усвоением пресвитерам священства – окончательно утратив внешнее «единство жертвенника».
Понятие о первосвященстве епископа, не вытекающем из предстояния в Евхаристии, а наоборот обосновывающем возможность такого предстояния, в дальнейшем было прочно утверждено в Церкви, и такой переход от евхаристического принципа устройства Церкви к епископальному повлек за собой ранжирование среди «архиереев», епископов. «Учение о власти епископа над епископами, вытекающее из учения о власти епископа над Евхаристическим собранием, приводит к учению об единой власти над всей Церковью единого епископа, независимо от того, удается ли это осуществить в истории или нет (…) Таковы неизбежные результаты уничтожения того ядра, которое лежало в основе устройства в Церкви церковных округов – городского епископского округа, неудавшегося в истории»>38.
Весьма отчетливо говорит об этом Соловьев, воспринимая учение о власти епископа над епископами и, в конечном счете, о единой власти единоличного монарха над всей Церковью как нечто должное и прирожденное христианству: «Для христианства, – пишет он, – существенна идея первосвященника, необходимо бытие в Церкви архиерея, непрерывным преемством связанного с апостолами и Христом, единым вечным Первосвященником»>39. Если бы Соловьев имел в виду при этом ту или иную местную церковь, то хватило бы и того, что ее возглавляет епископ, действительно связанный непрерывным преемством с одним из апостолов и действительно органически необходимый в Церкви, но Соловьев говорит о Вселенской христианской Церкви и о необходимости в ее рамках единого первосвященника, обнимающего своей властью все местные церкви, все мировое христианство, являющегося для мировой Церкви тем, чем является для нее Христос.
Как ни кощунственно это звучит, но это лишь логическое
