– Это моё какое дело? Ты как с отцом говоришь? Сейчас встану и пройдусь по мягкому месту клюкой, – кричал Игнат.
Глаша что-то громко, почти с надрывом кричала что-то в ответ.
Гужиков натянул на голову беретик, накинул плащ и вышел.
На улице моросил дождик, Гужиков протянул руку и, выставив ладошку, захихикал.
Постояв немного, Гужиков пошёл в магазин, а чтобы не было скучно, тихо-тихо напевал им самим сочинённую песенку:
– Ля-ля, вот это да! Гули-були-гуда это чудо!
Я смеюсь и я пою! Потому, что я иду!
И, конечно же, приду! Если только захочу!
Гужиков пел и шлёпал по лужам.
– Мужчина в берете! – вдруг услышал Гужиков. – Да, да, я к вам обращаюсь, – повторил голос, и Гужиков увидел очень странного пса, сидевшего на земле в резиновых калошах и старом плаще, с гармошкой в передних лапах.
– Вы меня звали? – спросил Гужиков.
– Вас! С мольбой и прошением подать, сколько сможете, покалеченному, и незаслуженно оскорбленному, ценою вырванного уха и оторванного хвоста, защитившего губернатора Ханты-Мансийского округа, – застонал пёс и зарыдал.
Гужиков тоже заплакал тоже.
– Чего ты рыдаешь? – буркнул пёс.
– Да как же, ведь жалко, – рыдал Гужиков.
Пёс взбодрился и, зарыдав, закричал ещё громче:
– Сижу я тут промёрзший, голодный, больной, никому не нужный. А помру – никто не заметит. Подай, добрый человек, на хлебушек.
Гужиков захлёбывался и обливался слезами, при этом стонал.
Пёс нагнетал обстановку:
– Несчастному, закрывшему собой от пули, вражеской, губернатора и его детишек, подай бедному в прошлом бультерьеру…
– Кому? – спросил Гужиков.
– Бультерьеру! – растянул пёс.
– А кто это? – не понял Гужиков.
– Я! А что?
Гужиков зарыдал еще громче, при этом загорланил:
– Бедный ты мой! Это до чего же ты дошел, что из бультерьера в такое превратился! А я то думаю: мышонок сидит, крохотный такой, а герой! – рыдал Гужиков.
– Это кто мышонок? Я мышонок?! Да ты что, мужик, умом коснулся?! Да Гену Полежаева еще никто мышонком не называл! Я же любого боксёра порву! – закричал пёс.
– Верю. Ошибся. Обознался, – отпрянул Гужиков.
– Ну вот, так бы и сразу, а то «мышонок». Ну ладно, кинь чего-нибудь, – сказал пёс.
Гужиков вынул из кармана купюру и протянул псу.
– А вы играете? – спросил Гужиков и посмотрел на гармонь.
– Пою! – бросил пёс. – А это так, для вида.
– Я тоже пою, – обрадовался Гужиков, – А ещё я очень люблю надувные шары.
– Да? И маленьких надувных бегемотиков? – засмеялся пёс.
– Вы смеётесь надо мной? – расстроился Гужиков.
Пес замолчал. Гужиков вздохнул и медленно пошёл.
– Эй, постой! Ты чё, обиделся? Стой, говорю! – прогорланил пёс, и Гужиков остановился. – Ладно тебе, ты ведь тоже мышонком меня назвал, я же не обиделся.
– Но я случайно, – буркнул Гужиков.
– Ну и я не со зла, ладно, прости, если что, – сказал пёс. – А ты куда идёшь-то?
– За кефиром, потом в парк, купить шарик, а потом домой есть пшённую кашу с мёдом, – ответил Гужиков.
– Счастливый, – вздохнул пёс. – А вот мне некуда.
– Ну, так пойдёмте ко мне. Я познакомлю Вас с Игнатом и Глашей, я с ними живу, а Вы, если захотите, будете жить с нами.
– А они захотят? – спросил пёс.
– Конечно, они добрые! – вскричал Гужиков.
– А я стирать люблю и, вообще, по дому хозяйство вести, – затрепетал пёс.
– Тем более. Ой, заживём! – радовался Гужиков.
– Заживём! – вскричал пёс.
И взяв гармонь, они пошли вдвоём за кефиром.
Пёс долго рассказывал Гужикову о своей полезности, а потом купил килограмм пряников для Игната и Глаши, и сильно волновался перед встречей с ними.
