С самого спозаранку они с Мишкой Томиловым наладились порыбачить. Накануне Мишка приглядел подходящую затоку, в которой, по его словам, «щуки кочевряжатся, аки басурмане, поднятые на пики». Но не успели они толком и снасти приготовить, как прибежал посыльный от воеводы, который велел им обоим срочно явиться в канцелярию при полной амуниции, да еще и верхи. Зная крутой норов Цареборисовского воеводы, друзья бросились седлать коней.
В городке еще не все петухи проснулись, а в канцелярии уже вовсю кипела работа. Воевода сидел за столом и самолично разбирал бумаги, которые ему услужливо подавал думный дьяк Любим. После того как царь-батюшка Михаил Федорович открыл особые приказы для разбора жалоб своих подданных, работы воеводам и старостам на местах прибавилось.
Переступив порог канцелярии, друзья замерли, вытянувшись, как того велит устав воинской службы, во фрунт. Мишка от усердия даже щеки надул.
– Ну вот что, орёлики. – Воевода встал из-за стола и сделал несколько шагов в их сторону. – Тут из высочайшего приказу царя нашего батюшки Михаила Федоровича бумагу переслали. А писана она была сродниками[55] нашими – богомольцами с Северского Донца.
Воевода глянул в сторону дьяка, и тот, взяв со стола свиток, услужливо прочитал: «Бьют челом твои богомольцы Северского Донца Успения Пречистыя Богородицы Святой черный поп Ионища, да черный диакон Германища, да старец Макарища с братией».
– Просит эта братия известно чего – хлебушка ржаного, квасу хмельного да рубища льняного. – Воевода, обхватив широкой ладонью густую бороду, на минуту задумался, а потом продолжил: – Только вот, окромя ентого, извещают они царя-батюшку про то, что не токмо богомолье их запустело, а и все земли промеж Осколом и Тором обезлюдели. Что нет им жития от татарвы проклятой, что кочевья басурманские скоро из палат царских можно будет узреть.
Воевода подошел к Фролу и Мишке почти вплотную и, глядя им в глаза, спросил:
– Как такое могёт быть? У нас под боком какие-то Германища и Ионища пишут нашему государю челобитные, а мы про то и не ведаем?!
Мишка опять надул щеки, Фрол почувствовал, что его лицо стало пунцовым от стыда. Воевода говорил с такой обидой, что он почувствовал себя виноватым и за наводнение по весне, когда Оскол вышел с берегов и разрушил земляные стены городка. И этих старцев он невзлюбил сразу же – ишь, моду взяли, шастать мимо ихнего городка напрямую в Белокаменную.
Не дождавшись от друзей ответа на свой вопрос, воевода вернулся к столу и взял из рук дьяка письмо.
– Нет, вы токмо послушайте, что они пишут дальше, – не скрывая возмущения, воскликнул он. – «По урочищам гоняют нас татары, в полоне живот свой мучаем. Есть у нас пушчонка малая, ядерок с пяток, да с десяток зарядов к ней. Токмо не обучены мы обращению с силушкой ентою. Чтобы в басурманской вере не пропасть нам, челом бьем тебе, царь батюшка, великий государь Михаил Федорович. Не откажи в милости своей, пришли нам с пяток пищалей медных, да ведерка два дроби и пулек железных к ним. А еще выдели нам человека, к военному делу сподручного, чтобы нам с ним было жить бесстрашно и надежно».
У Фрола от этих слов заныло под ложечкой. Ему уже которую ночь подряд снился местный дурачок и попрошайка татарин Слаимка. Во сне Слаимка предлагал Фролу прокатить его за денежку на своей спине аж до Азова. «Ну вот, кажись, накаркал, басурманская морда», – выругался про себя Фрол и искоса глянул на своего друга. Мишка перестал от усердия дуть щеки и на глазах становился больным и немощным не то что ехать куда-то, но даже и ходить.
