История Греции. Том 8 - страница 34

Насколько или при каких ограничениях какое-либо восстановление гражданской оплаты получило распространение в течение семи лет между Четырьмястами и Тридцатью, мы сказать не можем. Но, оставляя этот вопрос нерешенным, мы можем показать, что в течение года после свержения Четырехсот избирательное право так называемых Пяти тысяч расширилось до избирательного права всех афинян без исключения, или до полной прежней демократии. Знаменательный декрет, принятый примерно через одиннадцать месяцев после этого события – в начале архонтства Глаукиппа (июнь 410 г. до н.э.), когда совет Пятисот, дикасты и другие гражданские должностные лица были обновлены на предстоящий год в соответствии с древней демократической практикой, – показывает нам полную демократию не только в действии, но и во всем пылу чувств, вызванных недавним восстановлением. Казалось, что это первое обновление архонтов и других должностных лиц при возрожденной демократии должно быть отмечено каким-то выразительным провозглашением чувств, аналогичным торжественной и волнующей клятве, принятой в предыдущем году на Самосе. Соответственно, Демофант предложил и провел (псефизм или) декрет, [110] предписывающий форму клятвы, которую должны были принять все афиняне, чтобы поддерживать демократическую конституцию.

Условия его псефизма и клятвы поразительны. «Если кто-либо свергнет демократию в Афинах или займет какую-либо должность после того, как демократия будет свергнута, он будет врагом афинян. Пусть он будет убит безнаказанно, и пусть его имущество будет конфисковано в пользу общества, с сохранением десятой части для Афины. Пусть человек, который убил его, и соучастник, знавший об этом, будут считаться святыми и благочестивыми [стр. 81] в религиозном смысле. Пусть все афиняне принесут клятву при жертвоприношении взрослых животных в своих филах и демах, чтобы убить его. [111] Пусть клятва будет следующей: «Я убью своей собственной рукой, если смогу, любого, кто свергнет демократию в Афинах, или кто займет какую-либо должность в будущем после свержения демократии, или поднимет оружие с целью стать тираном, или поможет тирану утвердиться. И если кто-либо другой убьет его, я буду считать убийцу святым как в отношении богов, так и демонов, как убившего врага афинян. И я обязуюсь словом, делом и голосованием продать его имущество и передать половину выручки убийце, ничего не утаивая. Если кто-либо погибнет, убивая или пытаясь убить тирана, я буду добр к нему и к его детям, как к Гармодию и Аристогитону, и их потомкам. И я hereby разрываю и отрекаюсь от всех клятв, которые были даны против афинского народа, будь то в Афинах, в лагере (на Самосе) или где-либо еще. [112] “ Пусть все афиняне принесут эту клятву как обычную, непосредственно перед праздником Дионисий, с жертвоприношением и взрослыми животными; [113] призывая на того, кто соблюдает ее, обильные блага; но на того, кто нарушает ее, – гибель для него самого и его семьи».

Таков был примечательный декрет, который афиняне не только приняли в совете и народном собрании менее чем через год после свержения Четырехсот, но и приказали выгравировать на колонне у дверей здания совета. Он ясно указывает не только на возвращение демократии, но и на необычайную интенсивность демократических чувств, сопровождавших это возвращение. Конституция, которую все афиняне так клялись защищать самыми решительными мерами, должна была быть конституцией, в которой все афиняне имели политические права, а не конституцией пяти тысяч привилегированных лиц, исключающих остальных. [114] Этот декрет утратил силу после изгнания Тридцати, в связи с общим решением, принятым тогда, не действовать в соответствии с любыми законами, принятыми до архонтства Евклида, если они не были специально восстановлены. Но колонна, на которой он был выгравирован, осталась, и слова на ней читались, по крайней мере, до времен оратора Ликурга, восемьдесят лет спустя. [115]