Так, восхищаются тактикой римлян; а возможно, объяснять их военные успехи следует не ею, а воспитанием, полученным в детстве. Хотят перенять суд присяжных у англичан: но, возможно, он останется несправедливым или зависимым, если не будет опираться на религиозные воззрения народа, который его учредил. Говорят о верности австрийцев своему правительству; а может быть, они любят не правительство, а экономические законы, которым подчиняются.
Не стоит удивляться, что социальные науки так мало продвинулись, что их принципы ненадежны, что нет ни одного вопроса, по которому не велись бы споры. Это науки о фактах, и нет ни одного факта, на котором они основаны, который кто-то не готов был бы оспорить; это науки наблюдения, а сколько по-настоящему качественных наблюдений было для них собрано! Скорее стоит удивляться, что в этом состоянии сомнения и неопределенности люди ненавидят друг друга, оскорбляют за то, в чем так мало разбираются. Нет, пожалуй, ни одного названия политической, философской или религиозной секты, которое в свое время не превращалось бы в оскорбление; нет ни одного из противоречивых мнений, высказанных по столь сложным вопросам людьми, желавшими лишь блага своим собратьям, которое не было бы в свою очередь предано анафеме, как если бы оно могло принадлежать только бесчестному человеку. Бедные ученики, какими мы являемся в теории социального человека! Как мы смеем утверждать, что для принятия того или иного принципа нужно порочное сердце, когда мы даже не можем доказать, что в нем кроется ошибка ума? Будем изучать, и только тогда ощутим всю глубину нашего невежества; будем изучать, и, узнавая о трудностях, поймем, как они могли породить самые противоположные системы.
История, если углубиться в нее, оставит у нас, возможно, сомнения в том, как нам следует действовать или участвовать в управлении обществом, членами которого мы являемся; но она не оставит сомнений в снисходительности, которую мы должны проявлять к мнениям других. Когда наука столь сложна, когда истина так туманна и далека от нас, когда каждый шаг вперед ставит перед нами новую трудность, поднимает новые, еще не решенные вопросы, когда мы не уверены в себе, – как мы можем судить тех, кто с нами не согласен?
Часть истории, которую мы здесь кратко обрисуем, – не для установления системы, не для подрыва или укрепления принципов, мнений, институтов, а для честного вопрошания прошлого о том, что существовало и почему, – эта часть богата поучениями, правда, больше чем славными примерами. В первые два века христианской эры известный мир был объединен под почти универсальной монархией; казалось, он должен был пожинать плоды высочайшей цивилизации, достигнутой античностью. Именно в эту эпоху, устремляя на него взгляд, мы попытаемся указать на зародыши разрушения, уже в нем заложенные. Затем мы кратко обрисуем картину великой борьбы варваров с римлянами и покажем, как Западная империя пала под их натиском. Варвары тогда попытались восстановить то, что разрушили: меровингские франки, сарацины, каролингские франки и саксы по очереди пытались возродить универсальную монархию; сами их усилия лишь способствовали дальнейшему распаду старого социального порядка и погребли цивилизацию под своими обломками. Империи Дагоберта, халифов, Карла Великого и Оттона Великого пали до конца X века. Эти великие потрясения окончательно уничтожили сохранявшуюся у человечества тенденцию к воссозданию единой монархии. К концу X века человеческое общество вернулось к своим первоначальным элементам – к объединению граждан в городах и местечках. Мы остановимся на рубеже тысячного года, на прахе древних империй: это момент, когда по-настоящему начинаются все современные истории.
