Однако все военные в Риме поддержали Отона [Othon]. Морской легион [légion de marine] ненавидел Гальбу за жестокость, проявленную им при въезде в город. Преторианцы отвергли и даже оскорбили трех трибунов, пытавшихся остановить их преступный замысел. Иллирийские солдаты, вместо того чтобы слушать Мария Цельса, направили на него оружие.
Народ казался преданным Гальбе. Толпа заполнила дворец, требуя тысячами криков смерти Отона и изгнания его сообщников, словно на арене или в театре они выпрашивали новое зрелище. Это была не истинная привязанность или уважение, ведь в тот же день они с тем же пылом станут выражать противоположные чувства: привычка льстить власть имущим, тщеславная показуха, любовь к шуму и треску.
Тем временем Гальба решал: укрыться во дворце или выйти к мятежникам. Винтий [Vinius] советовал первое: вооружить рабов, укрепить подступы и не рисковать. «Дайте злодеям время раскаяться, а добрым – собраться с мыслями, – говорил он. – Преступление спешит, добрые советы крепнут в раздумьях. Если решите выйти, вы всегда успеете, но вернуться, возможно, уже не сможете».
Другие настаивали на скорости, пока заговор не окреп. «Нашей активностью мы смутим Отона, чьи тайные и поспешные шаги выдают слабость. Он скрылся хитростью, предстал перед толпой, его не знавшей, и использует нашу медлительность, чтобы научиться играть роль императора. Ждать ли, пока он, собрав войска, захватит форум и взойдет на Капитолий на ваших глазах, цезарь, а вы, храбрый император с верными друзьями, заперты за замками, готовясь к осаде? Рабы – плохая опора, если охладить рвение народа, чей первый порыв негодования сильнее всего! Позорный путь – и самый ненадежный. Если суждено погибнуть – встретим опасность лицом. Это вызовет ненависть к Отону и принесет нам честь».
Так как Винтий решительно возражал против этого мнения, Лакон пришел в ярость и даже угрожал ему. Между ними царила острая ненависть, которую еще больше разжигал вольноотпущенник Ицел, и они упорно преследовали личные вражды в ущерб общественному благу. Гальба, обладавший благородством чувств и мужеством, недолго колебался, выбирая наиболее великодушный путь. Лишь предосторожности ради решили отправить Пизона заранее в преторианский лагерь, чтобы подготовить путь императору. Убеждали себя, что великое имя этого юного принца, недавняя милость усыновления и всеобщее мнение о его ненависти к Винию, которого все презирали, сделают его личность приятной солдатам.
Едва Пизон вышел, как распространилась весть, что Отон только что убит в лагере. Сначала это был лишь смутный слух; но вскоре, как бывает с важной ложью, нашлись свидетели происшествия, утверждавшие, что присутствовали при нем и видели своими глазами. Простой народ поверил: одни – потому что это было им приятно, другие – потому что не интересовались достаточно, чтобы проверить. Многие полагали, что эти слухи были посеяны не случайно, а исходили от тайных сторонников Отона, которые, смешавшись с толпой, намеренно распространили льстивый для Гальбы слух, чтобы выманить его из дворца.
Легковерие не только народа [1], но и множества сенаторов и римских всадников идеально послужило замыслам врагов Гальбы. Избавившись от страха и не считая нужным соблюдать меры, все наперебой предавались аплодисментам и неумеренным проявлениям радости. Ломали преграды дворца, врывались в покои: все желали показаться Гальбе, жалуясь, что честь отомстить за него была отнята у них солдатами. Самые шумные были как раз самыми трусливыми и, как показали события, готовыми отступить при первом признаке опасности: гордые и надменные на словах, храбрые языком; никто из них не имел и не мог иметь достоверных сведений, но все уверяли в факте, так что Гальба, обманутый всеобщим заблуждением, надел доспехи и сел в носилки. В этот момент солдат по имени Юлий Аттик встретил его и, показывая окровавленный меч, хвастался, что убил Отона. «Товарищ, – сказал Гальба, – кто приказал тебе это?» – слова, достойные государя, стремящегося обуздать военную вольность. Угрозы не могли сломить его, лесть – смягчить.
