Нимфидий избрал другой путь: он попытался устрашить Гальбу, преувеличивая опасности. Он написал ему, что в Риме умы волнуются и грозят новым переворотом; что Клодий Макер (чью смерть я уже упомянул заранее) бунтует в Африке; что легионы Германии питают недовольство, которое может скоро вспыхнуть, и что он узнал, будто легионы Сирии и Иудеи находятся в таком же настроении. Гальба не стал жертвой этих пустых уловок и не поколебался от страхов, явно преувеличенных с умыслом, и продолжал свой путь к Риму; так что Нимфидий, рассчитывавший, что прибытие Гальбы будет его гибелью, решил предупредить его. Клодий Цельс из Антиохии, один из его самых верных друзей и человек рассудительный, отговаривал его от этого и уверял, что не найдется в Риме ни одного дома, который согласился бы назвать Нимфидия Цезарем. Но большинство смеялось над его осторожностью: особенно Митридат, некогда царь части Понта, покорившийся Клавдию, как я уже упоминал, и с тех пор не покидавший Рима, издевался над лысиной и морщинами Гальбы; он говорил, что издали этот добрый старик кажется римлянам чем-то значительным, но вблизи его сочтут позором дней, в которые он носил имя Цезаря. Этот образ мыслей, льстивший честолюбию Нимфидия, был одобрен, и его сторонники согласились отвести его около полуночи в лагерь преторианцев и провозгласить императором.
Часть солдат была подкуплена, но Антоний Гонорат, трибун одной из преторианских когорт, разрушил эти планы. Под вечер он собрал своих подчиненных и представил им, каким позором они покроют себя, столь часто меняя сторону в столь короткий срок, и притом без законной причины, не руководствуясь любовью к добру, а словно по наущению злого духа, переходя от измены к измене. «Наша первая перемена, – добавил он, – имела основание, и преступления Нерона оправдывают нас. Но здесь – разве мы можем упрекнуть Гальбу в убийстве матери или жены? Разве нам стыдно за императора, который играет роль комедианта и выходит на сцену? И однако, не по этим причинам мы оставили Нерона; Нимфидий обманул нас, заставив поверить, что этот государь первым нас покинул и бежал в Египет. Неужели мы хотим сделать из Гальбы жертву, которую принесем на гробнице Нерона? Неужели мы намерены назвать Цезарем сына Нимфидии и убить государя, близкого к Ливии, как мы заставили покончить с собой сына Агриппины? Нет! Лучше накажем этого за его преступления и одним ударом отомстим за Нерона и докажем нашу верность Гальбе».
Эта речь произвела впечатление на солдат, которые ее слышали; они передали свои мысли товарищам и вернули большую часть к долгу. Раздался крик, и все взялись за оружие.
Этот крик стал для Нимфидия сигналом идти в лагерь – то ли он вообразил, что солдаты зовут его, то ли хотел предотвратить начинающийся бунт. Итак, он явился при свете множества факелов, вооруженный речью, составленной для него Цингонием Варроном, назначенным консулом, и заученной наизусть, чтобы произнести ее перед собранными преторианцами. Приблизившись, он нашел ворота закрытыми, а стены усеянными солдатами. В испуге он спросил, против кого они вооружились и по чьему приказу. Ему ответили единодушным криком, что они признают Гальбу императором. Нимфидий сохранил присутствие духа, присоединил свои приветствия к крикам солдат и приказал своей свите сделать то же. Однако этим он не избег гибели. Его впустили в лагерь, но лишь для того, чтобы пронзить тысячей ударов; и когда он был убит, его тело, окруженное решеткой, оставалось весь день на виду у всех, кто хотел насытить взоры этим зрелищем.
