В ночь с первого на второе января солдат, несший орла четвертого легиона, прибыл в Кёльн, где находился Вителлий, и, застав его за столом, сообщил, что его легион и восемнадцатый отказались повиноваться Гальбе и присягнули именам сената и римского народа. Эта присяга явно была лишь предлогом: решили ухватиться за судьбу, пока она еще не определилась, и не сомневались, что Вителлий должен предложить себя войскам, искавшим императора. Он немедленно отправил гонцов к подчиненным ему легионам и их командирам, сообщив, что армия Верхнего Рейна более не признает власти Гальбы; следовательно, если это считать мятежом, нужно готовиться к войне, а если предпочесть единство и мир – избрать нового императора. И в последнем случае он намекал, что гораздо безопаснее выбрать того, кто уже под рукой, чем искать неизвестного претендента вдали.
Первый легион был ближе всего, а Фабий Валент – самым горячим из старших офицеров. На следующий день он явился в Кёльн с отрядом кавалерии и провозгласил Вителлия императором. Это провозглашение сопровождалось такой непристойностью, которую можно было бы извинить поспешностью, если бы новый император не добавил к ней манер низких и совершенно презренных. Солдаты вытащили его из комнаты в обычной одежде, без всяких знаков достоинства, и понесли по улицам, в то время как он держал в руке обнаженный меч, который, как говорили, принадлежал Юлию Цезарю и хранился в Кёльне в храме бога войны. После церемонии, вместо того чтобы вернуться в свою штаб-квартиру, Вителлий сел за стол в доме, где ему приготовили угощение, и вышел оттуда лишь тогда, когда помещение охватил огонь. Все присутствующие испугались этого происшествия, как зловещего предзнаменования. «Будьте уверены, – сказал Вителлий, – это свет, пришедший нам на помощь». И это, если верить Светонию, было все, что он сказал солдатам в столь важный момент.
Это поведение, столь недостойное величия верховной власти, не помешало ему быть немедленно признанным всеми легионами Нижней Германии; точно так же армия Верхней Германии, забыв о именах сената и римского народа, которыми прикрывалась, присягнула на верность Вителлию – явное доказательство того, что в предыдущие два дня республика была для нее лишь предлогом, а не предметом искренней преданности.
Жители Кёльна, Трира и Лангра соперничали в рвении с армиями, предлагая войска, лошадей, оружие, деньги. Это было настоящее соревнование между городами и частными лицами, причем не только среди начальников колоний и высших офицеров, которые, будучи богаты, могли делать такие предложения без стеснения и к тому же питали после победы самые лестные надежды; даже рядовые солдаты приносили свои скромные сбережения, а те, у кого не было денег, отдавали портупеи, военные украшения, посеребренные доспехи – то ли в каком-то исступлении, то ли из корысти.
Вителлий, стараясь похвалить усердие, которое ему выказывали солдаты, принял имя Германика, которым они его наградили; но по каким-то причинам он отказался от титула Цезаря, а звание Августа, не отвергая окончательно, отложил на потом. Вначале он принял несколько довольно разумных мер: поручил римским всадникам ряд должностей, которые прежние императоры отдавали вольноотпущенникам; проявил к солдатам ту же снисходительность, которую мы уже отмечали и хвалили у Отона, и распорядился, чтобы казна выплачивала за них те поборы, которые центурионы взимали со своих подчиненных.
