Сейчас для тебя это звучит забавно, но тогда именно Джереми принимал решения. Мне оставалось только кивать и улыбаться, как обычной девчонке. На самом деле это только кажется, что плыть по течению легко. Соглашаться, упираясь лбом во внутренний барьер своего эго и маленького «хочу», твердо общая себе, что однажды твой тоненький голосок услышат. Зато, как научишься стоять на своем, уже не свалишься. Самое забавное, что при всем этом именно с Дже у нас не было ничего «моего» и «твоего». Только наше.
Помню, в тот же вечер, мы засели с ним на чердаке родительского дома, прямо под маминым флюгером, и он внимательно вчитывался в каждую строчку моих восьми (восьми тысяч) тетрадок с текстами.
– Хорошо, что твой отец разболтал этот секрет. Серьезно, ты могла бы вообще не рассказать. Но это то, что другие должны знать. У тебя талант. Я не шучу.
– Конечно, ты не шутишь, – в тот момент я и сама была настолько серьезна, насколько это вообще возможно, – я и сама считаю себя талантливой. В конце концов, не просто же так меня взяли в университет без экзамена. Им вообще публикации в Глабере оказалось достаточно. И они сами мне написали. Вообще, знаешь, не плохо сложилось.
– Более чем. Это же главный литературный журнал, – Дже аж присвистнул, – ты просто шкатулка с сюрпризами!
– Булочка с изюмом, изюм я не люблю, – вспомнила любимую присказку, – да не, на журнал мне сиренево, это отец отправил. Понимаешь, маме очень хорошо подходит местный климат, плюс для таких, как она тут есть специальный центр. Сегодня утром перевезли, наконец-то. Если мы будем жить здесь, то сможем ее навещать. Она почти даже понимает происходящее. В общем, отец нашел, что универ берет типа талантливых…
– Ты талантливая! – перебил Джереми.
– Окей, берет талантливых без экзаменов. Не то, чтобы он переживал, что я не сдам, но знаешь, одной проблемой меньше. В общем, он отправил мое стихотворение в Глабер, а они тут же напечатали. Странные. Это я все к тому, что вообще не сомневаюсь в себе. Скорее, я сомневаюсь, что найдется много людей, способных хоть что-то понять. Поэтому, стихи для академических собраний пишу сложные, а вот песенки простые. Условно простые. Да ведь?
– Ну, так, – он как обычно усмехнулся, – боюсь представить, что там в сложных. Наверное, я и слов таких не знаю. Ну да ладно, мне еще три года учиться. А у тебя тоже пять лет учеба?
– У меня два, но у всех остальных на курсе пять, как и у тебя. Но, как они говорят, мне и занятия не нужны. Просто им будет приятно повесить табличку с моим именем, когда я начну печататься в Глабере каждый выпуск.
– А за это платят? – тут же расчетливо спросил Дже.
– О да, но такие копейки. Но, мне и не интересно особо. Пока по крайней мере. Хватает того, что есть.
В ответ Дже лишь задумчиво покивал. Так началась наша пред концертная жизнь. Всего на репетиции мы потратили что-то вроде пары месяцев, собираясь то у меня, то в парке, то после закрытия бара, чтобы попробовать аппаратуру. Забавно, Джереми всегда хвалил мои стихи, но ничего не говорил про голос. Хотя, обычно все делали акцент именно на умении петь.
Мне же в тот момент было категорически все равно, кто и что там говорил, потому что впервые в жизни, я была абсолютно и беспардонно счастлива. Стоило подойти к микрофону, закрыть глаза, как меня накрывало огромной волной, даже перед пустым залом. Знаешь, все, что мне нужно было в этой жизни – просто петь.
