Почему же Иоаким так настойчиво добивался изменения порядка престолонаследия? В отличие от бояр, он вовсе не страшился возвышения Милославского, с которым мог всегда столковаться, потому как Иван Михайлович, хотя и имел вздорный характер, тем не менее не смел перечить патриарху. Но у царского родича не хватало ума быть столь же осмотрительным с государями, из-за чего его придворная карьера в правление Алексея Михайловича не очень складывалась, а при Фёдоре Алексеевиче и вовсе рухнула. Вряд ли Милославский усвоил прежние уроки. Дорвавшись до власти, он будет вести себя так же, как и прежде, а это чревато для него новым падением. Неважно, что царевич Иван имеет смиренный нрав: Иван Михайлович своим тупым упрямством сумел вызвать приступ гнева даже у совершенно незлобивого царя Фёдора. А если Милославского опять изгонят, то должность ближнего боярина получит наверняка князь Василий Васильевич Голицын, в чьей деятельности патриарх усматривал главную угрозу русским обычаям, а вместе с ними и всей православной Российской державе.
Иоаким никому не желал зла. Все его действия были направлены на одно – благо страны, а Россия, по его мнению, могла благоденствовать лишь тогда, когда иноземная зараза не подтачивала её основ. Понятное дело, нельзя, как бы этого не хотелось, совсем отгородиться от чуждого мира. Ну, так пусть князь Василий Голицын и занимается посольскими делами, что у него хорошо получалось. Однако нельзя давать ему возможность вмешиваться во внутреннее устройство Российского государства. Поэтому патриарх и согласился на воцарение Петра, хотя недолюбливал всех Нарышкиных, за исключением царицы Натальи Кирилловны. Существовал на свете человек, способный держать их в узде жадных и корыстолюбивых родственников вдовы Алексея Михайловича. Артамон Сергеевич Матвеев – вот на кого особенно рассчитывал Иоаким.
Патриарх по известной пословице из двух зол выбрал меньшее. Матвеев тоже не избежал иноземного влияния, зато он никогда не пытался проводить реформы, способные нарушить сложившийся российский уклад, что и примиряло с ним предстоятеля русской православной церкви, хотя их отношения были непростыми. Иоаким, обязанный Артамону Сергеевичу своим патриаршеством, не ответил ни на одно письмо боярина, когда того постигла опала, и не оказывал ему никакой помощи, но первым сообщил Матвееву о том, что грядёт смена власти. Когда ссыльный боярин вместо того, чтобы поспешить в столицу (благо Лух расположен недалеко от Москвы), застрял где-то в пути, Иоаким догадался о причине такой нерасторопности: наверняка Матвеев, узнав о недовольстве стрельцов, решил извлечь из смуты пользу для себя. Бывший «канцлер» не без основания полагал, что среди бояр ещё остались его противники и выжидал, когда они так напугаются, что забудут о своей неприязни к нему и станут думать о нём лишь, как о своем спасителе. Смутьянов же Артамон Сергеевич совсем не брал во внимание, рассчитывая быстро с ними справиться. Патриарха самого не особенно беспокоило московское брожение, покончить с которым, по его мнению, не составит великого труда.
11 мая Иоаким находился у себя в Крестовой палате и, сидя на мягкой подушке в кресле, диктовал своему секретарю, Кариону Истомину, очередную грамоту о воцарении нового государя. Когда диктовка была закончена, вошёл чернец с сообщением о том, что патриарха желают видеть боярин Артамон Сергеевич Матвеев и отец царицы Натальи Кирилловны, боярин Кирилла Полиектович Нарышкин.
