В начале мая стрелецкие слободы уже бушевали так, что это слышала вся Москва. Служивые собирались кучками, спорили до хрипоты и лезли в драки. Самым шумным местом была Сретенка, куда днём стекались стрельцы всех московских полков. Время от времени там появлялись староверы со своими проповедями. Обстановка напоминала тлеющий костер. Пока ещё вспыхивали только искры, но в любой момент могло разгореться пламя.
12 мая едва пасмурное утро сменилось солнечным днём, как и сама улица Сретенка, и окрестные переулки запрудились служивым людом. Большая толпа собралась возле храма Сергия чудотворца, возведённого из дерева в начале царствования первого Романова, Михаила Фёдоровича, а теперь строящегося заново из прочного камня. Церковь была вся в лесах и без креста, поэтому не вызывала у толпящихся вокруг неё людей должного почтения. В запале стрельцы порой бранились самыми скверными словами, чего они никогда не позволяли себе рядом с действующим храмом. А сразу после полудня возле церковной ограды возникла потасовка. Сначала подрались четверо, остальные же взирали на них, подбадривая дерущихся, но дурной пример заразителен, и драка постепенно разрасталась. Остановило эту рукопашную схватку вмешательство явившегося посмотреть, что происходит в храме, священника. Поскольку отца Василия стрельцы очень уважали, то, стоило ему начать говорить, как драчуны сразу же утихомирились. В закончившейся потасовке больше всех досталось невысокому и поджарому стрельцу со светлой бородкой клинышком. У него было разбито лицо, а из носа текла кровь. Он выругался и бросился прочь, размахивая оторванной полой жёлто-оранжевого кафтана.
– Ишь, как досталось Мишке Мельнову! – воскликнул прислонившийся к церковной ограде губастый крепыш в сером кафтане.
– Поделом ему! – откликнулся высокий, чернявый стрелец в кафтане клюквенного цвета.
К ним приблизился здоровенный детина в такой же форменной одежде, как и пострадавший Мельнов.
– А ты, Петров, как я погляжу, стоял в сторонке, – хмыкнул крепыш, обращаясь к детине.
Тот окинул его уничижительным взглядом.
– Кабы я, Сухоруков, вмешался, то мог бы кого-то и насмерть зашибить: рука-то у меня тяжёлая.
– Тяжёлая, – примирительно согласился Сухоруков.
– С чего все началось? – спросил Петров.
Крепыш пожал плечами.
– Я подошёл, когда ребятушки вовсю молотили друг другу морды. Вон Фролка Перфильев, – кивнул он на чернявого стрельца, – больше моего знает.
– Мишка Мельнов – главный виновник драки, – пояснил Перфильев. – Он поносно отозвался о государе Иване Алексеевиче.
– Ещё как поносно! – вмешался принимавший активное участие в потасовке Ефим Гладкий. – Мишка обозвал Ивана Алексеевича «убогим умом»!..
– Неужто? – ужаснулся Сухоруков.
Гладкий перекрестился.
– Вот те крест!
– Обозвал, – подтвердил Перфильев.
– Я ему за такие слова харю разбил бы! – воскликнул Сухоруков.
– Мы и кинулись ему бить харю, – продолжил Гладкий. – А приятель Мишкин, за него заступился, и пошло-поехало.
Петров покачал головой.
– С чего вдруг Мельнов взялся поносить государя Ивана Алексеевича?
– Скользкий он, Мишка, – ответил Перфильев. – Я ему не верю…
– А вот ещё один такой же – себе на уме, – тихо сказал Сухоруков. – Немец – он и есть немец, хоть и в православную веру крещённый.
Эти слова относились к проходящему мимо капитану Цыклеру. Словно учуяв, что говорят о нём, он остановился возле беседующих стрельцов.
