Он перевернул страницу и буквально замер. В углу было маленькое фото его старого друга, писателя Эцио Мартино. На фото лицо его было покрыто белой щетиной, глаза совершенно пусты, и весь он был какой-то неузнаваемый, такой, будто кожа с его лица бессильно сползла вниз, неспособная больше умерять отчаянную озлобленность. На руках Эцио были наручники, и все фото было исполосовано решеткой, по ту сторону которой сидел когда-то популярный, любимый критиками писатель и сценарист. Строчкой выше была кричащая надпись, из которой Андре бросилась в глаза фраза «арестован за убийство». Он снял очки, дрожащими пальцами протер их и, надев снова, прочитал более вдумчиво. Надпись звучала все так же неумолимо.
Он нащупал в кармане телефон, и, вынув его, заметил, как дрожат руки. «Что… что я ему скажу?» – прошептал себе Андре, – «Постой, откуда у него телефон?.. его наверно уже давно изъяли».
Глаза опять нехотя опустились на фото. Он не хотел верить. Не мог. Бегло пробежав по короткой статье, он выяснил, что это была авария, и все еще не мог поверить, что сказанное может быть правдой.
«Его жена, наверно, в шоке от этой новости… Надо навестить Иларию. Вдруг ей нужна помощь…»
Он выглянул в окно. Мелькали магазины. Солнечные зайчики перебегали от одного автомобиля к другому, перескакивали тротуары и молнией отражались в стеклянных витринах. Люди были, как манекены: все до единого разодетые в костюмы, они деловито шагали с телефонами, прижатыми к ушам. Их тени сюрреалистично сливались в толщи стен и редкий, меж мощеных дорог, асфальт.
За окном сменялись выцветшие бледно-желтые фасады домов, усыпанные розами и геранями стены и балконы, увитые виноградом арки: на лучах солнца все вступало в игру света и тени. Малые фонтаны журчали, струясь водой, в которой беззаботно плескались дети. Ветер, пронизывал узкие улочки, а в затененных пролетах словно открывались двери в иной мир. В этих незначительных двориках ничто не замерло: все утаенное продолжало вплетаться в быт простых жителей. Всякий раз, когда над Монблан восходило солнце, улицы наполнялись не только светом, но и новым толкованием.
За очередным рекламным щитом мелькнула кишащая людьми рыночная площадь.
– Остановите машину! – вскрикнул Андре. – Остановите, приехали.
– Но… синьор, адрес был др…
– Вот, возьмите это, – он дал таксисту денег за ожидание и вышел из машины. – Ждите меня здесь. Я скоро вернусь.
Морено не успел ничего ответить. Выскочив из машины, его клиент поспешил сквозь многолюдный поток туристов, нахлынувших пчелиным роем на дешевые антикварные лавки. Всюду слышались голоса французов и немцев, которые демонстративно говорили на своих языках, пренебрегая привычным для иностранцев английским. Андре взглянул на часы. Стрелка наползла на самую верхнюю точку циферблата. В кармане зазвонил телефон. Он с неохотой вынул его и посмотрел на экран. Контакт, когда-то записанный, как «Эмилиа Сартори», а спустя два года, «Эмми», ныне превратился в три пока еще не канувшие в Лету буквы «Эм. С.», от которых веяло холодом. Дай волю своим чувствам, он мог бы бросить телефон в приоткрытое окно и забыть о нем, или, скорее, о ней, но… это было недосягаемо, сверх всего, на что он был тогда способен. Он сбросил звонок, но не телефон. В телефоне все жила слепая надежда.
Солнце начинало сильно припекать. Чувствовалось, как во вспотевшей ладони намокает газетный лист. Он остановился и оглянулся. Рядом со статуей плачущего ангела, крылья которого тяжело висели и, будто даже готовы были обвалиться с плеч, дрожащим голосом пел старик. Его плач разносился по площади и утопал в толпе поглощенных заботами людей. Никому не было до него дела.
