Избранное. Том II - страница 28



Воздухе реют птицы.
Там, где не помнить родства так просто,
Как вам живётся, братья и сёстры?
Каждый ваш дом – не крепость, но остров
Золотой середины.
Лезвие вольности слишком остро.
Бродят в толпе весёлые монстры,
Пишет портреты граф Калиостро
И продаёт картины.
Нет, одиночество нам не лгало:
Будущее в прошедшем восстало.
Каждый теперь читает журналы,
Бывшие прежде хламом.
Но в настоящем времени мало.
Как бы свобода опять не стала
Высшею мерою трибунала
Или снесённым храмом.
Я говорю об осени поздней.
Вновь зимний холод нам строит козни.
Небо темней и воздух морозней,
Море города стынет.
Чьё-то чужое горе серьёзней
Жалких причин бесконечной розни.
Жизнь – солёная влага. Что с ней
Делать в морской пустыне?
Время хлопочет о вечной ренте.
Снится мне зелень на континенте
(Слишком мне тесно в моей сирвенте,
Слишком слова упорны…).
Снится мне мёртвый Дантон в Конвенте,
Солнце в оптическом инструменте,
Лезвие вольности в чёрной ленте —
Меч Бертрана де Борна.

«Я голос тёмной комнаты. Переведи меня…»

Я голос тёмной комнаты. Переведи меня
на диалект твоей косноязычной речи
дословно – и без лишних слов – гордиться нечем —
прости, что искалечен воровством вранья.
Твоих метаморфоз непривлекателен словарь
и то, чем ты богат, не обещает чести,
и сердце у тебя в не слишком тёплом месте,
творец небесных бестий, ты – земная тварь.
Но выслушай меня, переведи мой крик глухой
на измерение мерцающего слова,
но выведи меня хотя бы из пустого
тщеславия – и снова в неутешном счастье скрой…
Я тоже голос – существо пространства твоего —
дыханье сорвано – твоё существованье…
…Кровь горлом – если может кровь идти из ничего.
Из тёмной комнаты, из пепла, из молчанья.

Ныне и прежде

Тягостным мартом, о Цезарь, тоска твоя
напоминает, что нет над страхом судьи.
Ныне и прежде никто себе не судья,
что бы ни обещали иды твои.
Мир отвечает улыбками древних лиц
на удивленье доносчиков правых дел.
Фасции славы – защита одних убийц,
чтобы с другими равняться никто не смел.
Снег продолжает таять и старость – спать,
небо тревожней, чем варварский дым костров.
В марте опять умирает Цезарь. Опять
меньше крови и лести и больше цветов.
Вчерашнее счастье – сегодняшним страшным сном,
повышены цены – и август в новой цене…
Ныне и прежде живём мы как бы в другом
измерении – в неизменной стране.

«Город опять оглох и ослеп…»

Город опять оглох и ослеп.
Век мой – холодный каменный склеп.
Я здесь один и полночь темна…
Жизнь моя, ты – кувшин без вина.
Я здесь один. Мы все здесь одни.
Все вечера, все ночи и дни…

Автопортрет

(подражание Пушкину)

Мне заказали мой портрет,
И вот, написанный с натуры,
Он выглядит в овале лет,
Как старые миниатюры.
Привыкнув время тратить зря,
Лениво проходил я классы.
Так, без фасона говоря,
Но и без менторской гримасы,
Я вышел праздным болтуном,
А не профессором Сорбонны.
Сквозь правду сердца врать умом —
Центральный штрих моей персоны.
Добавим к этому еще,
Как ансамблируется проседь
С открытым лбом, брылами щек —
И кисть, пожалуй, можно бросить.
Хотя никак бы я не мог
Красавцем писаным назваться,
Каким меня уж создал Бог,
Таким хочу я и казаться.
Две волчьих искорки глазам
Придать, конечно, не премину —
И вдруг портрет мне сделал сам
Многозначительную мину.

«Я подарю тебе долгие дни…»

Я подарю тебе долгие дни.
Солнце блаженных согреет нам руки.
Что ж, нарисуй или лучше начни
На проведённом сквозь Стикс акведуке
Азбуку водных растений учить,
Чтобы сумел кто-нибудь различить