— Да, по-твоему, нужно было на эскортнице жениться, — усмехаюсь я.
— Зачем на эскортнице, вон на дочке нашего партнера Сергеева женился бы или на Нике Покровской.
— Ага, на Нике, чтобы я ее по любовника искал, — хмыкаю я. — Нет уж, я люблю Алису и верну ее.
— Ну, твое дело, — пожимает плечами отец. — Мое мнение о твоем браке ты знаешь. Хочешь — мирись с женой, только приструни ее, чтоб не бегала. Ребенка ей сделай, тогда никуда она не денется.
От отца я уезжаю с неприятным осадком. Ненавижу с ним разговаривать об Алисе. Нет, он не отзывается о ней плохо, но я прекрасно знаю, как он к ней относится: для отца моя жена — простушка, которая из грязи хотела угодить на самую вершину. Только я прекрасно знаю, что Алиса выходила за меня, потому что любила. Иначе не ушла бы вот так, а стерпела…
Надо купить ей что-нибудь из украшений и пойти вымаливать прощение. Или ничего не покупать, чтобы опять не обиделась? Как же лучше сделать? Не успеваю я додумать эту мысль, как звонит мобильник. Алиса.
— Малышка, — с облегчением выдыхаю я.
— Нам нужно поговорить, — не здороваясь, бросает она. — Я приеду домой… Приеду в квартиру через час. Устроит?
— Устроит. Алис… — Но она уже вешает трубку.
Ее слишком сухой и официальный тон напрягает меня. Тем не менее я все еще уверен, что мы все уладим.
Алиса (7 лет назад)
Когда лифт приезжает на последний этаж и я выхожу, в меня чуть ли не врезается какая-то женщина. По ее униформе я понимаю, что это служащая из клининговой компании. Паша, видимо, не нашел номера Катерины и вызвал кого-то другого.
Я стою какое-то время у двери в нашу квартиру. В нашу! Нет, больше это место нельзя назвать «нашим» домом. Открыть самой или позвонить? Позвонить или открыть самой? Решаюсь все-таки на последнее и прикладываю ключ-карту к сканеру.
Вхожу нерешительно, осматриваясь по сторонам. Чисто. Вроде, все как всегда. Но ощущение, что я вернулась домой напрочь пропало. Все чувства атрофировались. Никогда не думала, что может быть физически больно от моральной раны.
Я так и стою около серого дивана в гостиной, на котором лежат разноцветные подушки-думки: светло-серая, грязно-розовая, белая с зигзагообразными серыми и черными линиями, темно-серая, цвета фуксии, грязно-сиреневая. Расставлены не в том порядке, в котором должны быть. У меня в буквальном смысле слова чешутся руки расположить подушки так, как я привыкла. Я уже даже тянусь к ним, когда в гостиной появляется Павел.
Резко отдернув руку, я прячу ее за спиной.
— Привет, Алис, — говорит он.
Если бы я не знала своего мужа слишком хорошо, то могла бы подумать, что в его голосе звучат виноватые нотки.
— Привет, — киваю я ему. — Я хочу забрать оставшуюся одежду, — говорю я.
Тут же в его серых глазах начинает блестеть сталь.
— Забрать одежду? — переспрашивает он. — Я думал, ты поговорить пришла.
— Да, и это тоже. Давай поговорим. — Я медленно делаю глубокий вдох и, обойдя диван, сажусь на него.
Разноцветные подушки не дают мне покоя, маяча ярким пятном на периферии обзора. Я переплетаю пальцы обеих рук замком с такой силой, что, кажется, готова сломать себе косточки.
Паша садится напротив.
— Алис, прости меня, а? — выдыхает он. — Я виноват перед тобой и больше не хочу оправдываться. Но я тебя люблю. Правда, люблю.
— У тебя странная любовь, Паш, — тихо произношу я. — Когда любят, не изменяют.
Как бы банальна ни была эта фраза, но я верю в ее правильность. Когда любят, не изменяют, не предают.
