… прыгнула.
**
Падение было коротким, но отчётливо резким, как вспышка. Ветер свистнул в ушах, снег ударил в лицо, ногу пронзила острая, рвущая боль – сугроб не спас.
Я упала на бок, съехала по склону и врезалась в кустарник у подножия дома.
Воздух вырвался из груди хрипом. Мир вспыхнул красным, будто в глаза плеснули кипятком. Лёд царапнул скулу, ветка — шею. Пальцы вцепились в снег — неосознанно, отчаянно. Ладони сразу онемели.
Боль пришла мгновенно.
Жгучая, резкая, будто меня пронзили насквозь. Правую ногу свело, что-то будто вывернулось внутри. Боль закрутилась кольцом от лодыжки до колена, поднимаясь выше. Я попыталась вдохнуть — воздух жёг, резал горло.
Несколько секунд я просто лежала. Снег падал мне на лицо, на волосы... Где-то в висках гремело: «Поднимайся! Вставай. Вставай!»
Я застонала, медленно села. Всё тело дрожало от холода, страха и шока. Мир вокруг казался из другого измерения: чужой, искажённый. Деревья были слишком тёмными, небо — слишком белым, воздух — слишком острым.
Боль в ноге была острой, пульсирующей. В темени стучало. Я зажмурилась, вдыхая воздух сквозь зубы, опёрлась на руку, перевернулась и встала на четвереньки.
Застонала от боли. Стиснула зубы. Поднялась на одну ногу. На другую… Покачнулась. Нога ныла, будто жилы внутри выворачивали. Я закусила губу и сделала шаг. Потом ещё один и ещё, и ещё…
Я слышала, как стучит сердце. Словно огромный барабан внутри груди.
Ты не сломалась.
Ты идёшь.
Ты живая.
Каждое движение отдавалось болью в ступне, в лодыжке, в колене… но воля была сильнее. Страх был сильнее. Я не могла позволить себе остановиться.
Понимала, что если сдамся, то проживу остаток жизни бесправной пленницей.
И потому решила не сдаваться.
Я прошла по краю дома, то и дело опираясь на каменную стену. Укрылась в тени подсобного строения, где хранились инструменты и садовые принадлежности. Постояла переводя дыхание.
Колени тряслись. Губы дрожали, то ли от стресса, то ли от холода. Шарф согревал, но снизу под пальто уже пробирался холод. Пальцы рук онемели (варежек не было) и я как могла стягивала рукава, чтобы хоть немного согреть покрасневшие кисти.
Я замерла у угла пристройки и затаилась.
Впереди маячила охранная будка. Она светилась изнутри тусклым синим светом. Охранник – Паша или Серёжа, я точно не помнила – сидел, сосредоточенно уставившись в монитор. Моё сердце застучало громче набата. В ушах что-то загудело.
А что, если он заметит? Я старалась двигаться осторожно, выбирая, по-возможности, «слепые зоны», но всё-таки…
Но он ничего не заметил. Поднялся со стула, медленно, будто нехотя, потянулся. Надел куртку. Шапку. Открыл двери и вышел в ночь.
Обернулся по сторонам, словно проверяя, не наблюдает ли кто-то за его самоволкой. Щёлкнул зажигалкой. Закурил и зашагал, свернув с широкой подъездной дороги на вытоптанную в снегу тропинку, туда, куда и должен был; туда, куда ходил каждое своё дежурство, чтобы выкурить ритуальную полуночную сигарету.
Все эти дни я наблюдала за ним. Он ушел всего на пять минут. Но именно этих минут я и ждала.
Я прижалась к стене, выждала. И когда он скрылся из виду — рванула что есть мочи.
На одной ноге, хромая, почти прыгая, я проскользнула мимо будки, мимо кованых скамеек, где летом мы пили кофе. Мимо елки, ещё украшенной к Новому году. Мимо всех этих воспоминаний, застывших, как вода на морозе.
