Прихрамывая и переваливаясь как утка, я кое-как добралась до бетонного, обложенного ракушечником забора. Трёхметровый, монолитный, он надёжно защищал территорию особняка, как от проникновения из вне, так и (в моем случае) от несанкционированного выхода наружу.
Вдоль забора шла узкая, расчищенная до каменной кладки, тропинка. Я с облегчением выбралась на неё и, опираясь на стену, побрела в противоположную от главного въезда сторону, огибая укрытый снежным одеялом сад. Где-то там, уже совсем близко, был непросматриваемый камерами выход – старая калитка для садовника, что приходил раз в неделю. На зиму её запирали, но я знала, что замок довольно хлипкий. Тимур всё собирался её заменить или укрепить, но пока так и не нашел времени вызвать подрядчика.
Я подошла, вцепилась в ручку. Рука скользнула, но я дёрнула ещё раз, с усилием, до боли в плече. Металл звякнул. Замок поддался. Скрипнула рама и калитка приоткрылась. Я протиснулась в образовавшийся зазор и рыбкой выскользнула наружу.
Всё. Я была за забором.
Я выбралась!
_____
Колени подкосились. Я присела за ветвистый куст и постараясь отдышаться. Всё тело дрожало. Лодыжка горела. Шарф сбился, снег уже проник под ворот. На висках — иней. Пальцы ледяные, но влажные от пота. Было невозможно холодно. Холодно до боли, до остроты, до крика.
Я поднялась и пошла прочь. Трехметровая монолитная стена осталась позади, как старый, но уже побежденный страх.
Отойдя достаточно далеко, я оглянулась.
Дом стоял за спиной — безжизненный, глухой, отрешённый. Ни одного огонька. Ни тени движения.
Тот самый особняк, который я когда-то называла своим, за стенами которого надеялась получить любовь, но обрела лишь одиночество. Величественное здание, в котором я смеялась сквозь слёзы, пекла пироги, смотрела фильмы, шила безделицы для украшения интерьера…
За стенами которого я умирала — день за днём, год за годом, медленно, но неотвратимо... Кусочек за кусочком. С каждым взглядом, полным равнодушия. С каждым “потом”, “не сейчас”, “не мешай”.
Этот дом знал все мои страхи. Видел мои слёзы. Слышал мольбы. И молчал.
Я провела в нём лучшие и худшие годы. Вплела в его стены свои надежды, послушание, терпение. А он… стал клеткой.
Когда Тимур купил это место, он с улыбкой сказал:
— Тут безопасно. Тихо. И воздух чище. Нам здесь будет очень хорошо.
А потом начал задерживаться в городе.
Сначала один день, потом второй… А после и вовсе стал оставаться ночевать в городской квартире. Объяснял всё авралом, поздними бизнес-встречами, ранними утренними совещаниями, которые невозможно ни отложить, ни перенести…
Но в глубине души я знала... Уже тогда всё знала! Знала, что он мне изменяет. Просто прятала голову в песок, не замечала, не хотела признавать. Как не хотела признавать и то, что в этом доме, за охраняемым забором, меня держат как вещь, как трофей.
Я смотрела на дом, как на живое существо.
Он был красив: снежный, торжественный, величественный, как волшебный принц из сказки. Только вот сказка давно закончилась…
Мои пальцы вцепились в шарф. Я смотрела и смотрела, не моргая.
Сколько раз я мечтала уйти отсюда?
Сколько раз, глядя в потолок, говорила себе: «Завтра»?
Сколько раз боялась, что не справлюсь?
— Прощай, — прошептала я, — И прости, как прощаю тебя я. Я не ненавижу. Не злюсь. Я просто ухожу. Пусть останется за тобой всё: мебель, посуда, картины, фотографии. Всё, что казалось «нашим». Пусть останется тебе и ему – моему палачу, моему жестокому учителю, бывшему любимому и нынешнему врагу. Я ухожу налегке. С одной цепочкой на шее и с сердцем, в котором, несмотря ни на что, ещё теплится жизнь.
