«Пока ничего не нашли», – выполняя обещание, написал я Наташе.
«Совсем?» – тут же откликнулась она.
«Увы».
«Даже странички в соцсети?»
«Я еще не смотрел».
«А вот я нашла!»
«И что же там?»
Через пять минут пришло голосовое сообщение, в котором с прилежной торопливостью ботанички, стремящейся продемонстрировать, как хорошо она выучила урок, Наташа рассказала следующее:
«Я узнала, что Ева из Питера, что она любит плюшевых медведей, орехи, Криса Айзека, абрикосовый цвет, белые тюльпаны и умеет кататься на роликах. Примерно до восьмого класса носила косички, а потом появились дреды. Что у нее есть татуировка в виде замочной скважины на шее под волосами и один глаз у нее темнее другого, потому что в нем слишком много коричневых крапинок. Ее счастливое число – семь. Она мечтает о коллекции виниловых пластинок, ненавидит грустные финалы и пишет с ошибками. Ее школьных подруг звали Вика и Ульяна. В девять лет она переболела ветрянкой, а в одиннадцать корью».
Запись закончилась на шумном выдохе Наташи, выдавшей все это едва ли не на одном дыхании.
«Я впечатлен, – признался я тоже в голосовом. – Хотя жаль, что среди всей этой информации нет никакой конкретики. Ну, то есть знание о том, что она любит, вряд ли поможет узнать, где она сейчас и что с ней».
В ответ Наташа прислала ссылку на профиль Евы и приписала:
«Ты посмотри, а потом обсудим».
Фотографий у Евы оказалось много. На них она представала в разных образах и нарядах, сами снимки обязательно сопровождала мудрая цитата или строчка из песни. Она вела страничку не менее десяти лет. Я глядел на ее улыбчивое курносое лицо, на аборигенские волосы, на ладную фигурку, чувствуя, как скатываюсь в то, что называют страданием, и, чтобы это поскорее прекратить, написал Наташе, что все посмотрел.
Тогда она перезвонила. Был не лучший момент, чтобы болтать по телефону: Митя хоть и делал уроки в наушниках, но подслушивать это ему никогда не мешало. А я не то чтобы хотел от него что-то скрыть, просто не горел желанием пересказывать перипетии последних дней.
Пришлось отправиться на кухню, куда в любой момент могла войти мама.
– Даже если на первый взгляд кажется, что никакой информации нет, это не значит, что ее нет на самом деле, – осторожно сказала Наташа. – Ты заметил, что все посты – это фотографии Евы в разных красивых видах?
– Ну да, заметил.
Окажись Наташа рядом, ироничная усмешка, которая растянула мои губы, наверняка отбила бы у нее охоту продолжать в том же духе, но, к счастью, мы говорили по телефону.
– Суть именно в том, как она фотографируется, а подписи под снимками вторичны. Даже если в них она пишет что-то о себе. Это говорит о чем? О том, что ей хочется признания и восхищения или она это делает для кого-то конкретно, кому хочет нравиться.
– Это что, какая-то психология?
– Обычная психология. Бытовая.
– Ладно, давай дальше. – В общем-то, мне нравилось обсуждать Еву именно так, а не как с Саней, который бесконечно повторял, что Ева секси.
– Она любит древнего певца Криса Айзека, которого мне пришлось гуглить, и, скорей всего, о нем ей рассказал кто-то из старших, например родители, но как тогда они разрешили ей сделать дреды? Моя мама убила бы меня за такое!
– У тебя строгая мама? – Мне не очень понравилось то, что Наташа осуждает Еву.
– Не то чтобы строгая, но для нее очень важно мнение окружающих. Что они скажут. По правде говоря, я думаю, большинство родителей такие. Типа: веди себя прилично, одевайся прилично, говори прилично, думай прилично… В общем, мне кажется, у Евы с дредами либо бунт, либо родителям нет до нее никакого дела. Лично я больше склоняюсь к бунту. По собственной воле я не смогла бы так долго заплетать косы.
