Я по носу получил. Но с другой стороны, получил и ответы на вопросы, которые для меня, малыша, были очень важны. И самый важный из них: почему я был лишен одного из важнейших для любого ребенка людей? Почему вот уже целую вечность, которая длится аж четыре года, со мной нет мамы?
Я смутно помню ее в первый год существования. Слишком мал был я и слишком огромен мир вокруг, чтобы я смог хорошо запомнить женщину, ласковой голубицей ворковавшую над моей колыбелью. Помню, что она была самой красивой, но не помню, как выглядела. Лишь потом старший брат показал мне ее немногочисленные карточки. Да, мама была очень красивой… Но почему я ее лишился?
Когда я предлагал этот вопрос Валентину, он отводил взгляд и бормотал, что так бывает. Но где же так бывает? На детских площадках и в зоопарках, в кинотеатрах и в магазинах, да даже просто на улицах я всегда видел счастливых карапузов, таких же как я сам, вместе с мамами! А нас сопровождали либо папин шофер или телохранитель, либо нянечка. Самого отца мы тоже редко видели, однако он хотя бы был!
И стал следующим, кому я задал волновавший меня вопрос. Ох, и долго я набирался для этого храбрости! Папа являлся для меня каким-то чужеродным элементом, я его боялся. У него был тяжелый взгляд, вечно нахмуренные брови, громкий рычащий голос. И сам он мне, крохе, казался просто огромным. А еще его глаза постоянно смотрели на меня и Вэла так, словно оценивали нас. Очень, знаете ли, неприятно, когда тебя оценивают. Будто ты какой-то подгнивший фрукт на прилавке, а не создание, не имеющее цены, поскольку обладаешь уникальной искрой чего-то невероятного – душой.
Однако любопытство пересилило страх. В один из вечеров, когда грозный отец вроде бы пребывал в неплохом настроении, я зашел в его комнату. Большая темная спальня с высоким потолком – как пугали меня, малыша, эти скрывающиеся где-то далеко потолки в нашем огромном старом доме! Я постучал, как воспитанный парень и, получив удивленное приглашение зайти, последовал ему. Отец стоял у зеркала и смотрел на дверь.
– А, это ты, Даниил.
Он даже не улыбнулся, не изменился в лице. Я привык к такому обращению, но все равно смутился.
– Я хотел спросить… – пролепетал я, цепляясь за ручку двери.
– Спрашивай.
– Где… Где наша мама?
– Ах, где ваша мама? – вот тут папенька переменился в лице, оскалился. И этот оскал меня напугал. – Ваша мама нас бросила, сынок. Я дал ей все, что мог, все, что даю вам. А она сбежала, едва тебе исполнился год! Дрянь!
Я вздрогнул. Что означает это последнее слово – я еще не знал. Но сразу почувствовал: что-то нехорошее. Папа вообще часто говорил такие слова, которые я интуитивно воспринимал отрицательно. Например, иногда бывало такое, что он являлся домой не один, а с какими-то красивыми, но слишком громкими, девушками.
В такие вечера я боялся его еще больше, чем обычно. Вроде бы отец пребывал в прекрасном расположении духа, но глаза его бешено вращались, а пахло от него чем-то резким, противным. От девушек часто удушающе разило парфюмом, словно они искупались в нем, девицы оказывались чрезмерно ярко накрашены. И вели себя слишком развязно, хотя глаза их лихорадочно блестели, как у сильно испугавшегося человека.
Обычно, завидев меня, гостьи немного расслаблялись и начинали сюсюкать.
– Какой пупсик! Как тебя зовут, малыш?
– Отвяжись от него. – каждый раз приказывал папаша. – Моему сыну еще рано общаться с шалавами. Валентин!
