Мне было трудно. Чертовски трудно. Лоб покрылся липким потом, и он стекал по щекам, по шее, щекотал грудь, будто муравьи. Левой рукой, неуклюжей, как у младенца, я пытался совладать с верёвкой. Она путалась, цеплялась за пальцы, скользила. Я почти завершил моток, но понял – один конец слишком короткий. Бесполезный.
Я посмотрел на него, потом на землю – взвесил в уме, что делать.
Решил: пусть остаётся.
Пусть найдут. Пусть увидят, что я развязался и ушёл. Пусть думают, что у меня есть нож. Или – ещё лучше – мачете. Пусть боятся. Пусть вообразят, что я не просто сбежал, а ушёл готовым. Сильным.
А если вдруг вздумают гнаться – если решат вернуть меня обратно, как потерянную скотину, – пусть знают: я уже не тот. Я не тот мальчишка, что стоял на коленях перед пнём, плакал и и искал взглядом сострадания.
Я не хотел, чтобы за мной гнались. Особенно сейчас – с раной, с дрожью в теле, с онемевшими ногами. Но если уж это случится, пусть их догонит страх. Не я.
Пусть бегут от меня, а не за мной.
Мои бывшие «приятели» – те, кто никогда не былимне таковыми – пускай знают: я больше не один из них. И не буду – никогда.
Я сделал первый шаг – осторожный, будто по краю обрыва. Рукой раздвинул плотные заросли, хлестнувшие по лицу мокрыми листьями. Через пару метров наткнулся на вытоптанную тропу. Узкую, но чётко различимую даже в ночи – земля была утрамбована, а трава по краям примята. Значит, по ней ходят. Часто.
Скорее всего, эта тропа вела в приют. Вниз, в долину. Туда, откуда меня привезли. Туда, где я оставил боль, позор… и тех, кто больше не был мне ни близкими, ни даже людьми.
Ориентиров вокруг не было – только ночь, джунгли, мокрые, шумные, пахнущие гнилью и страхом. Я не знал, куда идти. Но одно знал точно – не назад.
Я резко развернулся. Вернулся к тому самому дереву, с которого началось моё новое существование. Обошёл его с другой стороны и пошёл в противоположную сторону – в гору. Туда, где земля поднималась, а воздух становился суше. Тропа исчезла, и я шёл сквозь заросли, цепляя одеждой ветви, взбираясь вверх, с каждым шагом чувствуя, как ноги становятся ватными, но не позволяя себе остановиться.
Похоже, дерево стояло на склоне – возвышенности, с которой открывался путь вниз, в долину, к приюту. Я это понял только сейчас.
Да, подниматься было тяжело. Боль в руке снова пульсировала, каждый вдох отдавался в рёбра. Но спускаться вниз – обратно – туда, где меня ломали и оставили, где из меня сделали жертву, – было бы куда хуже.
Лучше уж идти вверх. В неизвестность. Чем обратно – в предательство.
Заросли на пригорке оказались не такими плотными, как я ожидал. Листья – широкие, влажные, местами блестящие от росы или сока, – хлопали по лицу, но не ранили. А вот стебли, на которых они держались, были гибкими и тонкими. Они хрустели под ногами, но не мешали – уступали дорогу, ломались под тяжестью шагов. Я шёл легко. Почти не чувствуя, что путь идёт вверх.
Пожалуй, легче, чем ожидал.
Но внутри нарастало другое – жажда. Она подкрадывалась не сразу, а медленно, как змей, скручивающийся в животе. Я понимал: долго так не протяну. Особенно с раной, с потерей крови. В голове стучало, и мысли становились вязкими, как воздух вокруг.
Мне срочно нужно было найти те самые растения с влагой. Я знал, как они выглядят. Помнил. Но ночь делала всё одинаковым – тени, деревья, листья. Всё сливалось в одно. Я остановился. Глубоко вдохнул, сдерживая нарастающую тревогу.
