План у меня был – идти, идти до тех пор, пока не почувствую, что уже нельзя возвращаться. Но он не учитывал реальность. Он не говорил, что ты будешь стоять посреди темноты, в одиночестве, с пересохшим горлом, и не понимать – остался ли ещё в тебе хоть глоток сил.
Я медленно обернулся, вглядываясь в окружающий мрак. Он шевелился, дышал, будто сам лес жил и наблюдал за мной.
Я нашёл её случайно – толстую, тугую лиану, оплетающую дерево, как канат. Пальцы сразу почувствовали нужную кору – шершавую, живую. В темноте всё кажется ближе. И глуше. Лес дышал, но без звуков. Только шорохи, как если бы кто-то ходил по мокрой листве босиком.
Обхватил лиану плечом, зажал между колен. Без кисти правой руки всё дольше, всё через силу. Уперся лбом в ствол, навалился телом. Медленно, с хрустом, она надломилась и осела, будто сдалась.
Я перехватил обрубок левой рукой, подтянул к себе. Срезался неровно, рвано, но по краю сразу выступила влага. Едва различимая, блестящая – даже в этой темноте. Я поднёс губы.
Вода хлынула неожиданно. Холодная. Тихая. Пахла сырым деревом и ночью. Глотки были короткие, неловкие. Я пил, жадно, но старался не пролить. Она уходила внутрь, будто затыкала пустоту.
Тьма вокруг сгущалась. Где-то слева прошуршало. Я замер. Не дышал. Потом опять пил – уже медленно, сдержанно.
Напившись досыта, я откинул в сторону пустую стеблину, из которой только что высосал капли мутной влаги. Она шлёпнулась в траву, словно обмякшее тело, и тут же исчезла в тени, как будто её и не было.
Я вытер рот запястьем, тяжело вдохнул и шагнул дальше – в темноту, в заросли, что гудели жизнью, но не обещали ничего, кроме неизвестности. Воздух стал тяжелее, липкий, будто тянул за собой. Каждый шаг вперёд был как решение: остаться живым – или сломаться.
Я боялся сбиться с пути. Вернее, с того направления, которое сам себе придумал – прочь от приюта. В голове не было карты. Только интуиция. Но я держался одного правила: в гору. Значит – подальше. Значит – вверх, прочь из долины, где остались они.
Я знал: пока подъём продолжается, я иду туда, куда надо.
Иногда склон становился пологим, почти незаметным, и я начинал паниковать – неужели сбился? Неужели тропа ведёт обратно? Но стоило земле снова пойти вверх, хотя бы чуть-чуть, как страх отступал. Я ловил этот момент, как дыхание – когда ноги напрягались, когда грудь тянуло вверх, когда листья чуть чаще били по лицу, – и понимал: я всё ещё выбираюсь.
Каждый шаг вверх был как вызов – этим джунглям, этой ночи, моему прошлому.
Я шёл. Шёл, шёл и шёл.
Каждый шаг отнимал остатки сил, сжигал последние крохи энергии, что ещё держали меня на ногах. Адреналин, что раньше гнал меня вперёд, начал угасать. С его уходом пришла усталость – тяжёлая, вязкая, как болотная вода. Боль в руке вернулась с новой силой, тупая и глухая, но теперь она не жгла – она тянула вниз, словно груз. Хотелось просто сдаться. Присесть. Прилечь. Упасть на влажную землю и закрыть глаза. Пусть джунгли делают со мной что хотят.
Я не знал, что меня двигало. Не страх. Не надежда. Что-то другое – может, злость. Может, обида. Может, просто та самая картинка, которая не отпускала – лицо Пауля, искажённое, когда он кричал на площади, выкрикивал моё имя у храма, выдавливая из себя ложь, словно мёд на нож. Всё смешивалось: боль, грязь, лица, кровь, тряпка на руке, шепот сестры Майи, её взгляд в землю… и я. Один среди этого всего.
