Моя интуиция быстро сдала позиции. То, что раньше казалось внутренним голосом – ясным, чуть ли не мистическим – теперь исчезло. Остались только реальность и её гнилые зубы. Раненое, обезвоженное тело быстро напомнило, кто в нём главный. И оно требовало – есть.
Я понимал: если не найду пищу, не продержусь. В приюте нас иногда водили в джунгли, и мы учились находить хоть что-то съедобное. Там, на окраинах, где тень не была такой плотной, где трава не душила корни деревьев, можно было найти коренья – белые, с терпким вкусом. Или ягоды – тёмно-синие, почти чёрные, кислые и обжигающие.
Но всё это – на краю.
А я сейчас был глубоко внутри. Среди стволов, где свет пробивался с трудом, где под ногами не было даже мха, только сухая листва, да зловещие трещины в земле. Здесь я таких корней не видел. И ягод не было. Ничего, что хоть отдалённо напоминало еду. Только лианы, ядовитые грибы и сухая кора.
И я понимал: если не найду хоть что-то – умру не от боли, не от зверя, не от жара. А от голода. И это будет самая тихая смерть. И, пожалуй, самая страшная.
Я остановился, споткнувшись на корне, и, шатаясь, подошёл к ближайшему дереву. Его кора была тёплой, шершавой, и я тяжело опустился, прислоняясь к стволу спиной. Земля подо мной будто дышала – влажная, пружинистая, холодная.
Холодный пот выступил на лбу. Он стекал по щекам, капал с подбородка. Я ловил воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Да сейчас бы и рыбу съел. Любую. Хоть сырую, хоть с гнильцой. Эти мысли были отвратительны – но желудок отвечал на них урчанием, будто соглашаясь. В животе заворочалось, боль подкатила к солнечному сплетению, и меня затошнило. Я наклонился вперёд, сжав зубы, чтобы не дать рвоте прорваться наружу.
Но рука… чёртова рука.
Она не давала забыть о себе ни на миг. Тупая, но тяжёлая боль, как глухой барабан где-то в глубине плоти, отдавала в плечо и в шею. Я посмотрел вниз, и сердце сжалось.
Культя выглядела хуже.
Ткань, уже не просто была тёмной от крови – она потемнела, почти почернела, как сгнившая. Края раны вздулись, кожа вокруг посерела, пошли пятна, похожие на грязные тени. Я чувствовал, как из-под тряпки сочится что-то густое и липкое, с запахом, от которого хотелось зажать нос.
Я отвёл взгляд. Не мог смотреть. Не хотел.
Стало ясно: моей руке – точнее, тому, что от неё осталось – хуже. Гораздо хуже. И если так пойдёт дальше… никакой погони не понадобится. Ни голода, ни жажды. Меня добьёт она – собственная плоть, предавшая меня, разлагающаяся прямо на теле. Медленно. Молча. Неотвратимо.
Снова поймал себя на том, что скатываюсь в жалость к себе. Опять. Но я оттолкнул это. Вырвал из себя, как занозу. Страдание – не то, что сейчас нужно. Оно только размазывается внутри, растекается по мыслям, как тёплая грязь. А мне нужно другое – действие.
Мне нужно пропитание. А с рукой… с ней разберёмся. Потом. Если доживу.
Сестра Майя часто говорила, что не стоит пытаться решить всё сразу. Надо делить проблему на части, как работу: шаг за шагом, слой за слоем. Только так можно справиться с болью, с бедой, с собой.
Сестра Майя…
Я сжал зубы. Да, говорила. Улыбалась. Прижимала меня к себе. А когда стоял я на той чёртовой площади, под взглядом сеньора Алвиса, она молчала. Молилась. Не за меня – против меня. Такая же, как все они. Я плюнул в сторону – в пыль, в корни, в саму память о ней. Горько. Тяжело.
