– Дедушкину голду продал. И прилетел. Зайти-то можно?
– Ну давай. Только недолго. Джимми скоро вернется. Хочешь там чаю или кофе? Выпить не предлагаю, а то Джимми заметит…
– Давай чаю. А можно я у тебя покурю?
– Нее… Джимми заметит.
– Проветришь. Да что ты все заладила: Джимми, Джимми. Что у тебя стряслось-то?
– Ничего.
– А чего звонила тогда? Я думал, ты решила ко мне вернуться.
– Да нет, Лень, – по крайней мере, он мог себя утешать тем, что за два года она сильно испортилась.
Лицо стало каким-то угловатым и непропорциональным, косметикой она почти не пользовалась и волосы вернули свой натуральный мышиный оттенок.
– Мы просто поссорились. Это несерьезно. Я психанула, вот и наговорила тебе кучу ерунды. Все равно я рада тебя видеть. Что поделываешь?
Курить бросила. Почти не пьет. Это не к добру. Леня пустился в туманные рассказы об английском колледже и перспективах дальнейшей жизни в Монпелье.
– Ты надолго тут?
– Не знаю. Как фишка ляжет.
Она даже не предложила ему зайти еще, да и сам Леня в тот момент не видел в этом смысла. Сама мысль, что он сидит на стуле Джимми, была ему отвратительна.
Не более привлекательной казалась и идея возвращения во Францию. С дедушкой они друг друга порядком достали, да и насчет печатки объясняться не очень хотелось. Зато каждый день происходили какие-то встречи со старыми знакомыми, радовавшие тем, что у них практически ничего не изменилось: кто-то выродил еще одного ребенка, кто-то поменял машину, работу, жену, но на самом деле, Леня чувствовал, что вроде бы он никуда и не уезжал. Сразу же поднимались старые связи, вспоминались телефоны, которые не менялись уже десятки лет, Леня испытывал некое мрачное удовлетворение, приходя в очередные гости и узнавая, что хозяева обрюзгли, постарели и еще крепче вросли своими задницами в насиженное место. Что могло бы его поразить? Вот разве только друг Миша, который от простого рекламного агента продвинулся до главного редактора какого-то фуфельного глянцевого журнала и теперь ездил на «бэхе» и мотался на Майорку, как на дачу.
Он и натолкнул Леню на идею своего издания. Главная составляющая успеха, в этом Леня был твердо уверен – не производить ничего полезного. Ничего такого, что можно пощупать руками и использовать по назначению. Тут как с антиквариатом: символ заменяет сам предмет. Он встречал людей, которые готовы были читать при свете церковной лампадки и украшали туалет театральными программками тридцатых годов. За добротно сделанный стол ты получишь ровно столько, сколько стоят доски плюс удовольствие за ним сидеть. А простые радости люди, как правило, не замечают, а значит, и ценят невысоко. Поэтому, чем бессмысленнее идея, чем туманнее цель и абстрактнее результат – тем больше и толще становится твой бумажник.
«В России никогда не будет среднего класса. Все или ничего, середины – нет, нормы – нет. Бомжи и миллионеры – основной великосветский круг Москвы, и культ потребления никогда не будет у них определяющим. И никогда не будет господствующим средний класс, нацеленный на потребление и накопление материальных благ.
Западное общество построено на идее достижения земного благополучия. Мы же никогда не сможем сделать пресыщенность национальной гордостью. Русский человек, добившись всего, спивается или стреляется. Наш культовый персонаж – не тот, кто всего сам добился, а скорее тот, кому повезло. Наше большинство – не трудоголики, а счастливчики, те, кто легко богатеет и легко теряет. Русская рулетка – опасная игра, которой мы научили мир».
