Читать онлайн Борис Криппа - Мой Советский Союз

Зачем вот это все

Я об этом думаю лет, наверное, двадцать, а может и больше. Мысли приходят и уходят, а потом снова возникают, иногда в облике фразы, а бывает и в виде образа или ощущения. Прорываясь в моём сознании через преграду сиюминутных забот, они или звучат в голове тихой мелодией, или сталкиваются друг о друга, образуя неподвластную логике турбулентность, и я чувствую себя утлой лодчонкой, которую в этом водовороте страстей бросает из одной крайности в другую, без какой-либо надежды укрыться в тихой и прочной гавани ясности и душевного равновесия.

В такие минуты я сам себе напоминаю поезд, который навсегда обречен ездить по Кольцевой, с нулевыми шансами перескочить когда-нибудь на Радиальную.

Называется сия комбинация раздумий и рефлексий “Мой Советский Союз”. Нет, не Советский Союз вообще, а именно мой, такой, каким я его ощущал и воспринимал. Ведь для каждого из двухсот пятидесяти миллионов населявших его людей он преломлялся по-своему, вызывая самые разнообразные эмоции – от полного неприятия, презрения и страха перед империей зла до признания державной мощи, значимости и, как следствие, уважения. Вероятно, имелись и те, кто испытывал чувство неземной любви к СССР, но мне они, честно говоря, не попадались. Наверное, не там искал.

В любом случае многообразие ощущений от процесса жизни в СССР было поистине бесконечным и при этом очень личным. Даже передача “Пионерская Зорька” – один из элементов процедуры идеологической обработки подрастающего поколения, – звучала для каждого пионера по-своему. Кстати, если следовать дальше по логической цепочке, то следующим этапом радиопропаганды должен был бы идти “Комсомольский Полдень”, ну а потом как получится, или “Партийные Сумерки” или “Беспартийный Закат”. Кому как повезет.

Будучи не в состоянии разгрести это хаотическое нагромождение воспоминаний, впечатлений и ощущений, я решил прибегнуть к помощи подручных средств и высыпал содержимое головы на бумагу. Я тешил себя надеждой что, подобно тому, как раскаленная сковородка придает жидкому содержимому яйца законченную и ясную форму, бумага приведёт ворох моих мыслей в упорядоченное и поддающееся анализу состояние. Так это или нет, судить не мне.

Конечно, я не возьмусь анализировать глубинные причины исчезновения СССР, ибо не обладаю для этого достаточной наглостью, не говоря уже о знаниях. Мои намерения намного более просты: описать собственные впечатления от жизни в этой стране, используя себя в разные периоды моей жизни как линзу, через которую преломлялись, усиливались или искажались разнообразные аспекты общественного бытия, такие как образование, кино-телевидение-театр, спорт, литература и т.д.

Естественно, заметки эти носят исключительно субъективный характер, и воспоминания кого-то другого, также проведшего своё детство и юность на бескрайних просторах всё того же Советского Союза, могут кардинально отличаться от моих.

Я всего лишь робко надеюсь на то, что, просмотрев представленные следы на бумаге (компьютере), мой неизвестный читатель скажет: “Точно! И я чувствовал то же самое”, и его охватит теплая волна положительных эмоций, которая окатывает меня, когда нахлынут воспоминания о прожитых годах.

Но честное-пречестное слово, я не буду особенно сильно расстраиваться и переживать, если кто-то по прочтении наоборот воскликнет: “Чепуха, не было этого’’. Этого «кого-то» я заранее прощаю. В конце концов, каждый может ошибиться. Он/она, наверное, просто забыли, или не хотят вспоминать, как было дело.

Надо сказать, что количество ностальгирующих по светлым годам эпохи развитого социализма резко увеличилось за последнее время. Разнообразные всхлипыватели и прославлятели иногда доходят до абсурда, рассказывая о невыразимо прекрасной жизни в СССР: замечательно вкусной, свисавшей отовсюду колбасе по 2.20, сладкой водке по 3.62, невиданном изобилии товарных и культурных услуг, большом энтузиазме строившего прекрасное далёко единого советского народа и нерушимой дружбе населявших страну племён, выливая при этом тонны розовой краски на всё стерпящую бумагу или обвешивая виртуальными слезами ностальгии экраны компьютеров.

Их комсомольско-романтическое помешательство явилось ещё одной побудительной причиной для написания данных полувоспоминаний-полувпечатлений. За это ностальгистам моя искренняя и безусловная благодарность.

Естественно, восприятие окружающей среды сильно зависит от возраста воспринимающего, поэтому мои заметки делятся на несколько частей, начиная с детства золотого, плавно переходящего в юность и взрослость.

После каждой главы включены диалоги двух оппонентов, называемых “Я” и “НеЯ”. Они пытаются сделать хоть какие-то выводы из написанного и объяснить автору, что же он, всё-таки, хотел сказать.

Маленький мальчик и большой Советский Союз

Моё знакомство со страной развитого социализма началось, как и у большинства советских детей, с детского сада. Я мало что помню из этого времени, но несколько фактов на веки вечные врезались в мою память. Например, нас постоянно заставляли рисовать. Сразу после прибытия в присутствие мы усаживались за длинные столы, нам выдавались альбомы с карандашами и строго настрого наказывали не покидать места до завершения рисовально-черкальных работ.

Честно скажу, перенос окружающей действительности на бумагу не являлся моим любимым занятием. Бегать и прыгать мне нравилось гораздо больше. В знак протеста я исчеркивал свои и чужие альбомы, я протестовал и вырывал страницы. Всё напрасно. Меня обвиняли в нелюбви к прекрасному, ставили в угол, а потом всё равно заставляли художественно расти.

В конце концов вся эта неравная борьба между мной и изобразительным искусством привела к тому, что я попросил папу запечатлеть в моём альбоме десять танков, по одному на страницу. На следующий день, по завершении очередного сеанса насильственного приобщения к карандашу и бумаге, я с гордостью продемонстрировал нарисованное папой изделие, за что удостоился удивлённой похвалы воспитательницы, не привыкшей к такому уровню моего мастерства. На следующий день история повторилась.

Танки становились всё лучше и лучше. Папа совершенствовался. Изделия обрастали новыми пушкими и ракетами и непрерывно улучшали ходовую часть. Будучи воплощенными в броне, они наверняка не оставили бы шансов своим реальным прототипам. Новые экземляры выпускались со скоростью, достойной харьковского танкового завода. Через несколько дней воспитательница отозвала в сторонку пришедшую забирать меня маму.

“Мы немного обеспокоены состоянием вашего сына”. “А что такое” – встревожилась мама. “Понимаете, он вдруг стал очень хорошо рисовать.” “Ну так это, наверное, не так плохо” – несколько озадаченно произнесла моя родительница. “Да, но он рисует одни только танки и ничего кроме танков” – обозначила проблему воспитательница. “Хорошо, я разберусь в чем дело” – пообещала мама и увела меня домой. По дороге я честно рассказал о нашем с папой творческом союзе. Мама совершенно успокоилась и только попросила, чтобы: “Папа начал рисовать что-нибудь другое, а то воспитательница нервничает”. “Хорошо” – пообещал я.

Танки мне уже порядком наскучили, так что смена тематики явно уже назрела. Этим же вечером я подошёл к папе и попросил его нарисовать десяток пушек, по одной на страницу. На следующий день новый сюжет был продемонстрирован заинтересованным лицам. Вы уже, наверное, догадались о дальнейшем развитии событий, так что излишние детали можно смело опустить. Могу только добавить, что разгул милитаризма в моём альбоме для рисования в целом привёл к положительному эффекту, вследствие чего уровень и направление моей живописи перестали интересовать напуганную воспитательницу.

Нас также пытались приобщить к английскому языку, но в этом вопросе суровые детсадовцы были непреклонны и научить коллектив английскому не удалось. В самом деле, зачем нам нужны были все эти “фазер, мазер, пенсил", когда под рукой были такие родные и привычные “папа, мама, карандаш”.

Другой проблемой был обязательный дневной сон, в который нас загоняли на два часа неукоснительно и ежедневно. Перед этим помещение проветривалось, в результате чего значительная часть контингента обзаводилась соплями и кашлями. Администрация детсада никакой причинно-следственной связи в этом не усматривала и требовала от родителей снабдить их чад дополными утеплителями. В частности, было объявлено обязательным ношение шарфов.

Моя мама, которая в этот момент осваивала вязание крючком, немедленно принялась за дело. В результате свет божий увидели сразу два шерстяных предмета, один для меня, а другой для любимого супруга. Папа назвал предназначенное ему изделие накидкой для телевизора и носить категорически отказался. Я последовал его примеру, подкрепив свое мнение истошным ором.

Компромисс был найден в виде извлеченного из антресолей клетчатого шарфика. Он был маленький и нешерстяной, поэтому я, скрепя сердцем, примирился с его временным присутствием на моей шее. Эра клетчатого шарфика закончилась после завершения дошкольного этапа моей жизни.

Двор как социум

Конечно, общение с большим миром не ограничивалось детским садом. Важным социально значимым элементом нашей жизни являлся двор и прилегающее к нему пространство. Мой круг дворового общения состоял из примерно десятка отроков такого же возраста. Игры были вполне обычными и состояли из футбола и “вышибалы”. Кроме того, в зимнее время практиковался “царь горы”.

Для этой цели использовался невесть как образовавшийся в центре двора холм. Зимой он покрывался толстым слоем снега, так что многочисленные падения не наносили никакого вреда ни нам, ни нашим изобильным одеждам.

Кстати, однажды мы попробовали поиграть в “царя горы” летом. Увы, наша попытка сделать любимое развлечение круглогодичным не увенчалось успехом. Наблюдавшие за процессом мамы подняли такой истошный ор, что детям пришлось отвлечься от игр и успокаивать разгорячившихся родительниц.

Иногда в наш сплочённый мужской коллектив просачивались девочки и уговаривали нас сменить тематику развлечений и поиграть, например, в “Штандер”. Суть этой игры не задержалась в моей памяти и единственное, что я помню, так это сильно уменьшенную вероятность получить мячом по голове по сравнению, например, с “вышибалой''. Эта гендерная нейтральность “Штандера” делала его в глазах девочек намного более привлекательным по сравнению с нашими традиционными забавами, но мы, видимо, были еще слишком малы, чтобы становиться подкаблучникам и, как правило, оставались верны своим пацанским забавам.

Наш двор был полон удивительных людей. Особым почтением пользовался дядя Коля, заслуженный со всех сторон ветеран и добрейшей души человек. Он никогда не жаловался на наши громкие игры, всегда с готовностью отзывался на просьбу очередной занятой домашними делами мамаши «приглядеть за Сашкой, (Ленкой, Витькой, Серёжкой и т.д.) и громче всех стучал костяшками домино по видавшему виды столу в центре двора.

Только одно загадочное обстоятельство мешало нам возвести дядю Колю в статус идеального взрослого. Дело в том, что наш кумир болел в хоккей за «чехов». Мы никак не могли взять в толк почему, когда вся страна, побросав срочные и не очень дела, с замиранием наблюдала за метаниями куска резины по льду, поддерживая что есть мочи полтора десятка хлопцев с надписью «СССР» на свитерах дядя Коля, не стесняясь и не таясь, радовался успехам команды Недоманского и Холечека. Наша детско-советская логика, в которой орущее «мы» уже начало побеждать робкое «я», никак не могла взять в толк, каким образом мужественный образ отважного фронтового разведчика и орденоносца может сочетаться с таким откровенным пренебрежением вкусами и предпочтениями большинства советского народа.