– А что у меня получилось, а у вас – нет? – Ева, конечно, догадывалась, но хотела подробностей.
– Называй меня тетей Верой.
– Я – Ева.
– Слышала уже. А что получилось? Охомутать Максика. Я в любовницах его деда уже третий десяток лет, а официальной женой так и не сделалась. То некогда было, работал на правительство, сюда наезжал изредка. Лесным духом оздоровиться и русской банькой. То стар стал. «Какая, Вера, женитьба в нашем–то возрасте? Стыдно уже». Ему стыдно, а мне?
– Выходит, меня сюда привезли, чтобы… чтобы что?
– Чтобы показать и получить благословение. А вместе с ним и все дедовское наследство. Кирилл же внуку условие поставил, чтобы Максик нашел себе жену без новомодных вывертов. Он же до сих пор сына простить не может за невестку.
Экономка все подливала и подливала, и сама Ева уже не понимала, выпила она третью рюмку или шестую. Ее мысли были заняты странным раскладом – ее привезли как доказательство исполнения условий. В противовес матери Максима, неугодной старому брюзге. Ощупал ее, Еву, как корову, а теперь деньги дает. За старание угодить.
А любовь? Любовь в условиях числилась, или речь шла только о покладистости внука?
– А вдруг я взбрыкну? – Ева уже и мыслила, как выставочная корова. – И откажусь выходить замуж за Максима?
– Дурочка, – тетя Вера смахнула с лица выбившиеся из–под заколки рыжие волосы. – Куда ж ты теперь денешься? Не отпустят. До тебя трех невест пробовали. Но все деду не так. А тут совпало. И образование у тебя есть, значит, не дура. И родители из интеллигенции, хотя и живут в деревне. Врач и учительница. А еще немаловажно, у вас семь я. Понимаешь, о чем говорю? Семь я – пятеро детей и двое родителей. Семья.
– Как много вы обо мне знаете, – растерялась Ева.
– Так не первый день обсуждаем.
– Но я же не товар, чтобы меня со всех сторон рассматривать, – Ева вспыхнула, поняв, почему Максим разозлился, увидев на ее плече татуировку. Деду она могла не понравится. Снижала баллы невесте.
– Разве? Забыла исконно русское? У вас товар, у нас купец? Да не переживай ты так, – лиса вновь подлила наливки. – Любит Максим тебя. Уж как хотелось бы сказать иначе, но… не буду кривить душой. Я же все слышу и вижу. Как говорил о первых, и как о тебе. Глаза горят, голос звенит. Уж кто–кто, а я понимаю, когда мужчина увлечен. Хватайся и держись. Разве самой не хочется в сладости пожить? С влиятельным мужем. В полным достатке. Детки красивые пойдут. Сама–то тоже не дурна собой.
– А вдруг я не такая? Ну, не из тех, кто из–за денег замуж выходит? Для меня важнее любовь, – слова о том, что Максим увлечен ею, немного успокаивали, но все равно претила мысль, что, сама того не зная, Ева прошла целый конкурс. Как–то не по–людски все это.
– Все такие. Каждая из женщин хочет обеспеченного будущего. Я вот любила. Тридцать лет на ту проклятую любовь положила. И что? Все они от меня носы воротят. Не того поля я ягодка. Ни кола, ни двора, ни детей не нажила. Так и буду до смерти горшки из–под Кирилла выносить, а уж потом хоть рядом с ним в могилку ложись.
– Зачем же вы так? Максим благодарен должен быть, что вы за его дедушкой ухаживали.
– Я для них удобная работница, но только до тех пор, пока Кирилл жив. Заплатят в последний раз и отправят на все четыре стороны. А вот если бы ты слово за меня замолвила. Мол, давайте тетю Веру у нас оставим. Она хозяйство знает…
