Читать онлайн Елена Сидорова - Кактусы у нас не растут

© Сидорова Е. В., текст, иллюстрации, 2025

© Издательство «Родники», 2025

© Оформление. Издательство «Родники», 2025

Успеть увидеть человека пусть даже в кратких мгновениях, будь это твой ребенок, твой близкий, знакомый или случайно встреченный в жизни человек, понять его, проявить своё сочувствие, может быть, чем-то помочь – это прекрасная дорога любви к человеку.

Алёна младше Наташки на четыре года. Они дружат и различаются скорее не по годам, а по классам.

Наташке интересно рассказывать, Алёне интересно слушать. Поэтому многое из того, чему учат в школе, Алёна узнавала на четыре года раньше своих сверстников. Например, пятиклассница Наташка с увлечением учила Алёну французскому языку, когда та училась ещё в первом, а было это в те времена, когда иностранные языки начинали осваивать не с детского сада, а только с пятого класса.

Наташкины уроки французского были для Алёны увлекательной игрой, буквы и слова запоминались легко. Многие звуки Наташка произносила, чуть вытягивая вперед губы, и Алёна старательно добивалась чисто французского произношения.

– «Жё», – повторяла она за Наташкой смешившее её французское слово, которым нужно было сказать про себя.

Наташка, как заправская учительница, готовила для Алёны карточки с заданиями, позволяла разглядывать свой учебник, строго требовала знать алфавит наизусть, разучивала и распевала с Алёной нехитрые детские песенки про французских кроликов и оленей.

Девчонки учились в разных школах, до которых надо было ехать на автобусе. Правда, до своей школы Алёна могла дойти пешком по старой железнодорожной линии, которую называла просто «линькой». Линия проходила рядом с их домом, нарушая все мыслимые и немыслимые санитарные нормы и архитектурные правила. Пару раз в сутки, а то и реже, проходил по линии небольшой состав с каким-то строительным грузом. Идти в школу пешком по «линьке» было дольше, чем ждать и ехать на автобусе, зато интереснее.

Когда по железнодорожной ветке шел поезд, Алёна, издали заслышав перестук вагонных колес и гудок машиниста, переходила на песчаную тропинку рядом с линией, а небольшой состав проезжал мимо по своим рабочим делам, отстукивая колесами по стыкам рельсов свой четкий и ровный ритм: та-та́-та-тааа, та-та́-та-тааа.

Паровозик выполнял свое дело, иногда останавливался. Из вагонов выгружался щебень, или выкатывались, обернутые слоями светлой бумаги, большие рулоны черного и блестящего гудрона. Отколоть кусочек пека, потом жевать его, сплевывая накопившуюся слюну за край рельса, – было для Алёны невероятным удовольствием.

Она шла то по рельсам, старясь удержать равновесие, то по старым деревянным шпалам, уложенным на разном расстоянии друг от друга. Тогда ровный ритм сбивался, шаги получались то длинными, то короткими.

– «Раз, два, три, четыре», – считала Алёна, делая одинаковые по длине шаги, а потом произносила скороговоркой: – Пять, шесть, семь, – потому что шпалы лежали совсем близко друг от друга.

– «Un, deux, trois и quatre», – считала она по-французски, вставляя русский союз между словами для ровности ритма.

Из знакомых французских песенок под сбивчивый ритм шагов больше всего подходила песня про Авиньонский мост.

Во французском тексте не было рифмы, а в русском переводе тем более, поэтому веселая незатейливая песенка прекрасно подходила под неровные шаги по шпалам, помогала своим настроением сделать путь до школы намного короче.

Иногда из-за неровных шагов она сбивалась со счета, а иногда из-за того, что забывала какое-то французское слово, тогда она замирала, балансируя на одной ноге, вспоминала или вовсе пропускала забытое, и вновь продолжала свое весёлое путешествие.

…К пятому классу Алёнкины одноклассники и их семьи метались с выбором изучения иностранного языка. Алёна не металась. Её родители учили в школе немецкий, но, посовещавшись, решили, что даже их совместные знания в будущем вряд ли помогут, и согласились с выбором дочки. А если что, то и Наташка поможет.

Алёна с нетерпением ждала первого урока французского языка. И вот, в класс вошла учительница. Темно-зелёный свитер, серая юбочка и громоздкие, тяжёлые туфли. На голове, прямо на макушке, гнездился закрученный пучок редких волос. На француженку она походила разве что повязанным на шее платочком, кончиками вбок, и пухлыми, немного вытянутыми вперёд губами.

– Бонжур, – медленно произнесла она, и Алёне показалось, что её сложенные в трубочку губы будто бы предназначены для произношения французских слов. Потом «француженка» показывала классу картинки с достопримечательностями Парижа, а Алёна радостно узнавала их по Наташкиным книжкам и мысленно произносила про себя: Ля тур Эйфель, лё Пантеон, ля пляс де ля Конкор.

– Знаете, – сказала учительница, – многие французские слова и выражения можно понять по их звучанию, созвучному русским словам. Вот, например, прислушайтесь – salle de bains, саль до бэн.

Она повторила выражение несколько раз, но никто из класса не услышал созвучных русских слов.

– Ну, что же вы, – огорчилась она, – бэн – это баня, неужели не слышите, а саль до бэн – это ванная комната.

Что такое ванная комната, многие пятиклашки, жившие в те времена в деревянных домах на окраине города, имели смутное представление.

– Хорошо, – не сдавалась учительница. – А вот, например, pêcher la ligne, пеше ля линь. На что похоже?

«Пеше ля линь», «та-та́-та-таа» – выстроились слова в знакомый чёткий ритм. И пока все ещё думали, Алёна вдруг сразу догадалась, что они означают, эти французские слова. Обрадованная учительница увидела её взметнувшуюся руку.

– Пеше ля линь – значит идти пешком по линии! – почти закричала Алёна.

– Пешком по линии?! – француженка замерла от изумления.

– Нет, – сникла она, – пеше ля линь – это ловить рыбу удочкой. Линь, рыба такая, линь, понимаете?

Класс не понимал, потому что не только названия такого никто не слышал, но и рыбы такой никто даже в глаза не видывал.

…На следующей неделе «француженка» почему-то не пришла на урок. Давно уже прозвенел звонок, французская половина класса терпеливо ждала. Ожидание затягивалось, как и напавшая на всех скука.

Алёне было жаль, любимый французский язык проходил мимо.

– А хотите, я научу вас? – вдруг предложила она. Народ согласился.

– Во французском языке во всех словах ударение ставится на последний слог, – удивила Алёна своих одноклассников.

– Даже в именах? – не поверили они.

– Даже в именах! – восторженно подтвердила Алёна.

И тут все стали произносить свои имена с ударением на последний слог: Миша́, Надя́, Паша́, Женя́. Всем сразу стало весело.

– А теперь я скажу, как это по-французски.

Алёна выразительно произносила: Мишель, Надин, Поль, Эжен, и имена звучали теперь совсем не смешно.

– А твоё? – спросил кто-то из класса.

– Элен, – сказала Алёна. И класс выдохнул: красиво!

Весь остальной урок пятиклашки выводили в своих тетрадях свои и чужие имена, копируя Алёнкины записи на доске и разучивая по ходу дела французский алфавит.

Никто не обратил внимания, как в приоткрывшуюся дверь заглянула их классный руководитель, которая, зная об отсутствии учительницы, давно и безуспешно разыскивала по школе оставшийся без внимания и наверняка орущий класс. Но везде была тишина. Когда она увидела за дверью старательно работающую группу, Алёну, стоящую у доски, то только и могла сказать:

– Простите, – и закрыла дверь.

Пятёрка по французскому в Алёнином дневнике заняла почти все клеточки.

…На следующий год Алёна с Наташкой начали читать «Войну и мир».

Ляля всегда мечтала быть артисткой. Или певицей. Её папа играл на гитаре и баяне. Он не был профессиональным музыкантом, но обладал таким талантом, что, когда играл и пел, люди то смеялись, то плакали. Гитара у него была всегда, так думала Ляля. А баян купили не так давно: по вечерам папа вынимал его из футляра, открывал книжку с непонятными значками (сказал Ляле, что это самоучитель) и начинал играть. Ляля пристраивалась рядом. Ей нравилось слушать, как дышит баян, папа разрешал иногда нажимать чёрно-белые кнопки, а сам разводил меха и терпеливо ждал, пока Ляля наиграется.

А потом они стали петь. Ляля разучивала песни по старому песеннику с пожелтевшими от времени страницами, по которому, наверное, пела ещё её прабабушка. Ляля таких песен никогда и нигде раньше не слышала. Папа рассматривал мелкие значки на страничках песенника, а затем играл на баяне мелодии и пел уже со словами. Ляля их быстро запоминала, а потом устраивала концерты для соседей. Зрители и слушатели устраивались на стульях и табуретках.

Шестилетнюю Лялю объявляли как заслуженную артистку, и она начинала петь старые наивные, но очень уж выразительные песни. «Называют меня некрасивою, Так зачем же он ходит за мной…» – проникновенно выводила Ляля. Последние строчки песни вселяли оптимизм: «Если скажут, что я некрасивая, Не поверю я, нет, никому!» Ляля пела их так радостно, что минорная мелодия звучала вполне себе мажорно. Соседи дружно аплодировали. Ляля радовалась, раскланивалась перед зрителями, отец гордился своей маленькой артисткой.

Мамино участие в Лялиной мечте тоже было. В детский сад их по утрам подвозила большая аварийная машина с маминой работы. В кабине водителя на панели управления была большая рация с круглым динамиком. Мама сказала, что это радио, и если водитель включит его, а Ляля будет выступать, то её услышат много людей. Ляля устраивалась на маминых коленях, слегка поворачивалась к приёмнику и всю дорогу до детского сада пела и детские, и взрослые песни. Каждую песню она сначала объявляла особенным голосом диктора. Водитель улыбался. Мама молчала. Ляля самозабвенно пела для радиослушателей.

Повзрослев, Ляля уже не выступала перед соседями и не ездила по утрам на аварийной машине. А когда она училась в шестом классе, в городском Доме культуры объявили о приёме в театральную студию. И Ляля решила поступать. За пение она не беспокоилась, но надо было ещё читать стихи. Помогла Ляле соседка, старшеклассница Надя. Она предложила замечательное стихотворение про хорошую девочку Лиду и долго и терпеливо слушала Лялю, подсказывая нужные интонации. Ляля так сроднилась с этой девочкой Лидой, что, казалось, это стихотворение написано про неё, что это она и есть та самая хорошая девочка. Хотя, если честно, то никаких золотых косиц, затянутых в жгуты, как у девочки Лиды, у Ляли не было, а были тёмные вьющиеся, как им только вздумается, вихры. И веснушек, засы́ павших Лидину постель, тоже никаких не было.

Народу на вступительных экзаменах в театральную студию было много. В основном это были взрослые люди. Ляля увидела девочку из параллельного класса и обрадовалась, что она не одна.

Экзаменационная комиссия сидела за длинным столом в большом зеркальном зале. Ляля волновалась.

– Ярослав Смеляков. «Хорошая девочка Лида», – объявила дикторским голосом Ляля.

– «Вдоль маленьких домиков белых…», – с чувством декламировала она, рассказывая про себя и про какого-то хорошего мальчишку, который то влюблялся как Пушкин, то любил как Гейне. Если бы можно было, то Ляля пропустила бы последнее четверостишие, где упоминается Москва, потому что она жила не в Москве, а хороший мальчишка мог влюбиться, живи он и не в столице, но понимала, что так делать нельзя. Комиссия внимательно слушала. Ляля закончила читать. Никто не аплодировал, как на домашних концертах. Спросили только, читала ли Ляля Гейне. Ляле стало неловко, пришлось признаться, что не читала.